Золотой век (сборник). Василий Иванович Аксёнов

доме больше никого. Тихо. Работает телевизор, но с выключенными динамиками. Идёт какой-то чикотильно-мордобойный фильм, американского, конечно, производства: беззвучно, но высокохудожественно складываются один на другой или накалываются на всяческие штыри окровавленные, как фартук резника, трупы на заброшенном как будто, но, вместе с тем, не остановленном почему-то сталелитейном заводе, и резво бегают, прыгают или акробатически висят до очередного ловкого манёвра на разных цепях или механизмах ещё живые, и где среди них положительный парень, понять можно по лицу – на нём проставлено: изготовлено здесь, в USA – на зависть городу и миру. Чудно смотреть на это в Елисейске.

      Сергей Захарович, запомнив страницу и номер главы, на которых приостановил временно, до следующего свободного вечера, своё мысленное путешествие по непростой древней русской истории, закрыл книгу, отложил её на тумбочку, снял очки, устроил их на книгу. Взял с тумбочки пульт и выключил телевизор. Полежал сколько-то, раздумывая о своём, а после:

      – Зашёл сегодня утром к Женьке в комнату… неряха… штаны как снял, так на полу прямо и бросил… устроил там бомжатник настоящий… поднял, стал их на спинку стула весить, – говорит Сергей Захарович, убрав на тумбочку пульт и массируя указательными пальцами уставшие глаза, – что из кармана, знаешь, выпало?

      Ирина Михайловна дочитывает страницу. Дочитала, перелистнула, но ничего мужу не отвечает.

      – Презерватив, – говорит Сергей Захарович.

      Молчит Ирина Михайловна.

      – Слышишь? – спрашивает Сергей Захарович; смотрит он, широко раскрыв глаза, на потолок, как будто трещину на нём увидел.

      – Я думала, бомбу… Парню, слава Богу, восемнадцать лет, – говорит, не отвлекаясь от чтения, Ирина Михайловна. – Ты к этому возрасту минимум года два уже, наверное, как кобел провал. И не наверное, а точно.

      – И где он, кстати, ещё шляется?.. Скоро уж час.

      – А ты всё дома и сидел?

      – Ты на меня не перекидывай. Тогда другое дело было, и в деревне… Зря ты его отмазала от армии.

      – Ты бы хотел, чтобы туда-а-а его забрали.

      – Ну не всех же туда отправляют… Чё ты несёшь.

      – Всех не всех. А нашего бы точно.

      – И порошок ещё какой-то.

      Молчит Ирина Михайловна. Молчит и Сергей Захарович.

      – Какой порошок? – через какое-то время спрашивает жена.

      – В пакетике… в кармане, в его джинсах, – отвечает муж ей, но не сразу.

      Повернулся Сергей Захарович набок, лицом к стене, на которой висит выжженная им, увлекался пылко ещё в юности, по кедровой доске работа «Венера и Адонис», Адонис походит на актёра Василия Ланового, а Венера – на Голублеву Катерину, выключил торшер, стал пробовать уснуть.

      Отложила книгу и Ирина Михайловна, повернулась набок, лицом к другой стене, на которой висит картина местного примитивиста Животова с видом зимнего, украшенного разноцветными храмами Елисейска, приобретённая ею,