От чувства успокоения, что всё закончилось благополучно, что она спасла свою доченьку (скорее всего Бог не допустил! – решила она), у неё даже вырвался вздох облегчения.
Слава Богу, я правильно поступила! – прошептала Людмила Афанасьевна и, запахнув плотнее плащ, собралась возвращаться домой. Но неожиданно оказалась в крепких, как тиски, объятиях, и её потянули в сторону приоткрытой двери. У неё даже успела мелькнуть мысль – как же я раньше не заметила её?
Не устояв на ногах, она потеряла равновесие и чуть не упала, но сильные руки не разжались – руки настойчиво тянули её в тёмную пасть гаража.
От страха и неожиданности она вскрикнула, но вспомнив, кто она и зачем пришла, подумала о своей дочери, и новый крик застыл у неё на губах.
Она ещё надеялась образумить молодого человека, но её уже затащили в непроницаемую темноту, и срывали одежду.
Остервенев от такой наглости сопляка, она изо всех своих слабых женских сил стала отбиваться, царапаться и кусаться. На какое-то короткое мгновение она сумела высвободиться из объятий и, уже сделав шаг к спасительной двери, она запуталась в плаще, споткнулась, и её моментально завалили на пол…
Он был сильнее её! Он был намного сильнее её!
Людмила Афанасьевна попыталась закричать, но насильник зажал ей рот.
Последние остатки сил покинули её и она, теряя сознание, провалилась в беспамятство…
Через сколько времени к ней вернулось полное осознание очевидного, она не могла вспомнить. Она лишь помнила, как её грубо вытолкали из гаража и закричали вслед – «Пошла вон, шлюха! А ещё прикидывалась недотрогой, строила из себя целку! Видеть тебя, Верка, больше не хочу!»
* * *
На улице шёл дождь, даже не дождь, а ливень. Кое-как поправив на себе порванную в нескольких местах одежду, Людмила Афанасьевна, промокшая до нитки, дрожащая от холода и унижения, сопровождаемая раскатами грома и вспышками молний, направилась домой. Злость, и обида, и слёзы, душили её. Ведь она хотела только поговорить, образумить этого мальчика, защитить свою дочь, а он…. Ооо!
Но глубоко в подсознании нет-нет, да проскакивала искорка торжества – она, ценой собственного унижения и надругательства над собой, спасла от позора дочь, спасла свою малышку. А я, что ж…
Спасибо тебе, Господи, что дал мне возможность перехватить записку! – сквозь текущие, смешавшиеся с дождём слёзы, поблагодарила она Бога. Что было бы с моей ненаглядной девочкой, если бы она попала в руки этого зверя в человеческом облике.
Будь ты трижды проклят! И будь проклято всё твоё потомство, подонок! – шептала она, оскальзываясь на мокрой дороге, и зябко кутаясь в порванный плащ.
Осторожно, пытаясь не производить шума, она проскользнула в свою комнату, и сразу же, не сняв мокрой, грязной одежды, позвонила сестре, и договорилась с ней о Вере.
– Пусть