Родные Мои чада!
Не постигаю – как мы с вами
Умещаемся-то на этом гиблом месте,
Очам ангела почти незримом,
Малюсеньком, меньше
Среза паутины, тленней пепла,
Площе комариного писка, ничтожней ничто?
Чем мы еще здесь живы, – не ведаю!
Вы ведаете, вы, – ответственные
За Меня, Которого приручили».
«Они ему: бачка, куда ты, полночь, и вьюга метёт…»
Они Ему: Бачка, куда Ты, полночь, и вьюга метёт!
А Он им: Я должен идти, иначе весна не придёт.
А Пётр: и я с Тобою! не место мне тут, у огня!
А Он: какого ты духа, не знаешь, и о! не держи Меня.
Они: худы наши нарты, и нет, чтобы впрячь, собак.
А Он им: не беспокойтесь, Я отправляюсь так.
Они: патроны и спички в мох сухой заверни!
А Он: Мой сугрев и пища – Отцовы глаза-огни.
Они: ну куда Ты в урманы, в курумник – ноги ломать?!
А Он: кто Меня послушает – тот мне братья и мать.
И всем напоследок спирта в кружки Он щедро налил,
И сочною строганиной напоследок всех угостил.
И самый младший заплакал, за парку Его ухватясь,
А Он : вытри сопли, бойе! гляди, чтоб костёр не угас.
И Он ушел за весною, туда, где вечная мгла
(А двенадцатого схватились, когда уж весна пришла).
Преподобный иоанн дамаскин говорит:
Пусть мудрец – только муха, влетевшая в огромное ухо слона,
Но все трое ведают: священна всякая плоть.
Ей престолом поставил четыре угла, яко во́лною дску отбелил
(Реял кистию Дух, аллилуйей гремела великая тишина),
Алым золотом, утлою вохрою, жженою костью любви плоть выводил
Иконописец-Господь.
Мы почти до левкаса разрушили весь живописный слой,
До основы растлили священную плоть.
И любовных сплетений Вида и Имени некому ныне постичь:
Нас смывает квасцами ревущей воды живой
И заносит над голой доской новой прориси молниевидный бич
Реставратор-Господь.
Бегство
Некто из народа сказал Ему: Учитель! Скажи брату моему, чтобы он разделил со мною наследство.
Он же сказал человеку тому: кто поставил Меня судить или делить вас?
Олегу Усенкову
Эй, вставай! уйдём из дома до утра порану!
Алой рожью колосится степь за Иорданом.
Гадаринской