«Где вы были? Королева велела хорошенько вас принарядить – предстоят званый ужин и танцы. Ваша ванна уже приготовлена».
Сульдрун безучастно сбросила одежду и вступила в широкую мраморную ванну, до краев наполненную теплой водой. Горничные натерли ее мылом из оливкового масла и жженого алоэ, смыли мыло водой, надушенной лимонной вербеной и вытерли ее мягкими хлопчатобумажными полотенцами. Волосы ее расчесывали, пока они не заблестели. Ее одели в темно-синее длинное платье, а на голове разместили тонкий серебряный обруч, инкрустированный пластинками лазури.
Леди Дездея наконец отошла: «Больше ничего не могу сделать. Ты несомненно привлекательна. И все же чего-то не хватает. Тебе не мешало бы немного флиртовать – без излишнего усердия, разумеется! Дай ему знать, что ты понимаешь, что у него на уме. Шалость в девушке – как соль на жареном мясе… А теперь закапаем настойку наперстянки, чтобы искрились глаза!»
Сульдрун отпрянула: «Не хочу я никаких капель!»
Гувернантка хорошо знала, насколько тщетны были попытки спорить с принцессой: «Вы – самое упрямое создание на свете! Как обычно – делайте что хотите».
Сульдрун горько рассмеялась: «Если бы я делала, что хотела, я не спускалась бы на бал».
«Да-да, конечно! Полюбуйтесь, какая у нас выросла своенравная недотрога! – Дездея поцеловала принцессу в лоб. – Надеюсь, жизнь подчинится вашим капризам… А теперь пора на банкет. Умоляю вас, будьте вежливы с герцогом – ваш батюшка, король, надеется выдать вас замуж».
На званом ужине король Казмир и королева Соллас восседали во главе огромного стола; Сульдрун посадили справа от отца, а Карфилиота – слева от королевы.
Сульдрун украдкой наблюдала за герцогом. Невозможно было отрицать, что его чистая бледная кожа, густые черные волосы и блестящие глаза выглядели красиво – даже чересчур красиво. Карфилиот изящно ел и пил, умел вежливо поддерживать разговор. Упрекнуть его, пожалуй, можно было только в скромности – он очень мало рассказывал о себе. Тем не менее, Сульдрун старалась не встречаться с ним глазами, а когда время от времени ей приходилось с ним говорить, трудно было подыскивать слова.
Сульдрун догадывалась, что Карфилиот чувствует ее отвращение – и что это обстоятельство лишь подзадоривает его. Излияния герцога становились все выспреннее, словно он надеялся преодолеть ее антипатию ослепительным фейерверком галантных манер. И все это время Сульдрун ощущала подобное ледяному ветерку пристальное внимание отца, нервировавшее ее в такой степени, что порой ей трудно было держать себя в руках. Она опустила