А впрочем, особенно тяжело ей и не было, ибо Вика понимала, что она вовсе не влюбилась в Данелию так, как полагается женщине влюбляться в мужчину. Во всяком случае, в других мужчин, которые с ней не беседовали, а целовались, она влюблялась как-то по-другому. Что она вскоре и сделала.
***
На том самом фестивале, на который Данелия благословил местный театр, а Викина газета сочла необходимым ее заслать, Вика влипла в короткий, но бурный любовный роман. И, как оказалось, с последствиями…
– Разве можно называть случайной связь, от которой рождаются дети, – рассудительно сказал Данелия в свой следующий приезд, катя перед собой коляску с очаровательной шестимесячной Анной, которую они вдвоем ежедневно выгуливали в течение месяца – такая длинная у него выдалась командировка.
Подъездные старушки хитро взглядывали на Вику, полагая, что у Анны завелся отец. В чем-то они были правы – на крестного папочку Данелия вполне вытягивал.
О «стыдной ситуации», естественно, не вспоминали – вот не было ее и все тут. К тому же Вика, несмотря на то, что Ляли давно уже не было в Г. – вышла замуж в другой город и от счастья, очевидно, даже не писала – твердо помнила, что Гарри – педик и без особого труда подавляла в себе мимолетное желание прильнуть в его атлетической груди.
А желание, прямо скажем, возникало. То ли Вика была так устроена, то ли таков весь женский род, но все теплеющее чувство душевной близости с Гарри вдруг стало вызывать в Вике желание сближаться с ним дальше, больше и по-другому.
Да и как, впрочем, этому бедному желанию было не возникать, когда Данелия каждый вечер приходил к Вике, как какой-нибудь муж или штатный любовник, приносил с собой что-нибудь из еды и засиживался так допоздна за беседой или телевизионным спортом, что Вике всякий раз казалось странным, что он встает с единственного для сидения в ее единственной комнате (это была уже другая, ее собственная квартира) дивана и уходит в любую позднь, никогда не забывая чмокнуть Вику в щеку на прощанье.
И каждый раз в этот момент Вика тупо обижалась. Но обида была короткой и слабой в сравнении с естественным быстро приходящим сном вечно недосыпающей матери полугодовалого ребенка. Сон прямо-таки сшибал Вику с ног, едва она успевала запереть за Гарри дверь.
Наутро обида забывалась, растворяясь в не надоедающих заботах об Анне, и Вика, хихикая над тазом с пеленками, уверяла себя, что уж нынче вечером ни за что на Гарри не обидится, уйди он от нее хоть за час до начала своего рабочего дня.
Но обида с настойчивой назойливостью кретинки возвращалась каждый раз, как только за Гарри захлопывалась дверь. И это ее – обиды – постоянство, в конце концов, привело к тому,