– Любов-покров. Как тебе находка? – предлагает Ганин. И тут же отвергает предложенное – пошловато…
Сейчас надо будет протянуть паспорт в окошко. Дел-то на минуту…
Ганин проходит контроль передо мной, подмигивает, остается подождать меня.
Сейчас передам паспорт. Она внимательно прочитает, осмотрит меня, кивнёт, выйдет куда-то… Вернётся на своё место, натянуто улыбнётся – я ещё успею рассмотреть следы розовой помады на зубах – красилась спросонья… Вот в этот момент меня незаметно под руки подхватят двое в форме, завалят на деревянный пол с содранной и протоптанной многочисленными ботинками краской… Конец похода…
Случайно оброненный мною студенческий, например… Фоторобот, составленный той парочкой, точно ведь хорошо рассмотрели… Отпечатки, оставленные на ноже… Бред! Меня нет ни в одной картотеке…
А что если прямо сейчас начнут снимать отпечатки у всех подряд?
Ерунда! Произошло рядовое убийство, коих в Риге полным-полно…
Листает паспорт до страницы с визой. Возвращается на первую страницу – сравнивает лицо на снимке с лицом перед нею. Опять пролистывает, ставит печать – таможенный контроль пройден.
– Ганин-таки пронёс контрабандную любовь, – извещает поэт, – пойдём, покурить надо. Сам-то куришь?
Не отвечаю, иду за ним следом на российский воздух, который запахом тот же латвийский. Наш автобус обыскивают в сторонке. Ганин закуривает, мне протягивает флягу:
– Допивай, у меня тут, – кивает на рюкзак, – ещё бутылка. Литр, больше не провезти.
Делаю большой глоток, но во фляге ещё остается. Выдыхаю, допиваю остатки. Кружится голова, дрожь в руках утихает, но ощущение, что вот-вот окликнут люди в форме, не покидает.
Смотрю на Ганина, тот, придерживая согнутую в локте руку другой рукой, курит. Мечтательный взгляд направлен к звёздам…
Так каким же образом мне поступить? Когда атаковать? По сигналу? Посетит ли меня, как посетило в прошлый раз, откровение? А что если я ошибаюсь, а что если поэты не входят в число насаждающих свою мысль? Певцы настоящего дня, воспевающие жизнь, по своей нежной натуре пострадавшие больше других от навязываемых писателями идей. Что если моя цель – исключительно прозаики? Или что если для поэтов Господом подготовлен другой воин?
А не от страха ли я так мыслю? Не Ганина ли глаза, в которых агрессивного блеска побольше, чем в моих будет, внушают эти мысли? Не объёмные ли мышцы под его футболкой? Не люди ли в форме? Когда это поэты были безобиднее? Кого там этот поэт собирался бить своим слогом?
– О! Я же тебе не рассказывал, как работал санитаром на скорой? – отвлекается от неба поэт, видимо, успев пересчитать все звёзды.
Автобус заканчивают обыскивать, пассажирам разрешают вернуться. Ганин, не отрываясь от рассказа, идет со мной рядом. Пересаживается на пустующее сидение рядом с моим.
Решаю бездействовать, пока новое откровение не укажет на противное.
Мы