А в 1934 году легендарный полярник, радист Кренкель, связывается по радио со всем миром. Радирует миру об отличном самочувствии пассажиров советского ледокола «Челюскин», затертого льдами в Чукотском море. И весь мир с восторгом внимает красному радисту Кренкелю…
Но где Чукотское море, где Северный Ледовитый океан и герои-полярники, а где я, обыкновенная московская девчонка! Для меня радио в 1930-х годах ассоциируется с большими черными «тарелками», которые висят на уличных столбах. И у нас дома тоже.
Радио на столбах громко выкрикивает разные сообщения: иногда духоподъемные – о достижениях первого в мире государства рабочих и крестьян; иногда угрожающие – в адрес иностранных империалистов или местных «врагов народа».
Я к черным «тарелкам» отношусь нейтрально, у меня крепкие нервы. Но некоторые взрослые вполголоса возмущаются. Тарелки день-деньской орут в парках и скверах, а особенно громко – в домах отдыха, в санаториях и на прогулочных пароходах, то есть там, где людям хочется, наконец, отдохнуть от… пропаганды.
Кое-кто, мои мама с папой в том числе, обзаводится в 1930-х индивидуальными приемниками, но уже не детекторными, а ламповыми. На вид они куда вальяжней детекторных. Это большие ящики, иногда деревянные, иногда металлические. И внутри у них и впрямь некое подобие ламп, только лампы не светят, они как бы обернуты фольгой. Кроме официальных сообщений от имени радиостанции «Коминтерн», ламповые тоже ничем особо не радуют.
Но недолго музыка играла. В первые же дни войны, то есть уже в июне 1941 года, нам велено все приемники сдать. Равно как и телефоны. Никаких связей с внешним миром иметь нельзя, ибо, по логике властей, вся страна кишит шпионами и предателями, которые жаждут открыть врагу наши секреты.
Только в кабинете моего будущего мужа Д. Е. в ТАССе стоял мощный приемник «Хаммерлунд». И Д. Е. слушал «вражеские голоса». Это помогло ему и всему его отделу контрпропаганды и дезинформации вести войну в эфире. «Хаммерлунд» – великая поблажка, великая привилегия. Для мужа она заканчивается с окончанием войны.
Впрочем, нам в первые послевоенные восемь лет и не до радио. Не до жиру, быть бы живу. Быт ужасающе трудный. Карточки. Денежная реформа. Громкая антисемитская кампания. Тихие аресты. На горизонте уже маячит новая война. И так вплоть до марта 1953 года, вплоть до смерти Сталина.
Но вот Тиран умер. Первый глоток свободы – выпустили ни в чем не повинных врачей-евреев. И интеллигенция уже в эйфории… Нет, сытней не стало, и мы по-прежнему прозябаем в коммуналках. И из ГУЛАГа люди еще не начали