В тот приезд Вирта вместе с женой моего брата Мирой путешествовал по Латгалии. Вирта – потомственный крестьянин, в русской латгальской избе он чувствовал себя, как дома, войдя, знал, в какую сторону обратиться, чтобы осенить себя крестом. Когда он гостил у нас дома, мы долго говорили и в конце задали ему вопрос – что на самом-то деле произошло в 1937 году? Вирта застыл, уставил взгляд в пол и сказал: «Это был год, когда планомерно уничтожалась лучшая часть советской коммунистической интеллигенции». Ни слова больше, и никто его затем уже ни о чем не спрашивал. Он тогда очень рисковал – в новой, только что состоявшейся советской республике произнести такое.
Потом, уже после войны, Вирта написал много правильных книг, получил Сталинскую премию, построил себе большую дачу и спился. Были еще какие-то скандалы по женской части. Это все его окончательно доконало. Но в моей памяти он остался человеком, который сначала застыл от опасного вопроса, уставился взглядом в пол и – не захотел, не посмел солгать.
Григорий работал бухгалтером в швейном ателье мужской гражданской и военной одежды на бульваре Райниса, 11, принадлежавшем Гутману Либесману. Хозяин, Либесман, был старый человек, начавший дело еще при царе и обретший большую популярность; его имя можно встретить даже на страницах латышской прозы, скажем, в книгах Роберта Селиса. Все генералы Латвийской армии шили у него свои мундиры, ибо когда-то, еще при царе в его же мастерской шили свою юнкерскую и первую офицерскую форму. Причем Либесман никогда не отказывал юношам из Рижской военной школы в кредите. Поэтому в случае нужды он мог взять телефонную трубку и позвонить генералу Балодису, военному министру, которого по русскому обычаю