Виза имела радиус действия, ограничивающий меня в передвижениях, то есть в деревне Кошки я могла отдыхать, а в деревне Шапки – извините, это уже являлось противозаконным действием. Но что делать, если дача Митиных родителей находилась как раз там, за пределами законопослушания! Чтобы не навлечь на себя проверку документов, я сплела волосы в косу, а в вагоне прятала под лавку ноги в явно иностранных туфельках и усердно спала, чтобы никто со мной не вздумал поговорить.
На нашу свадьбу родители Дмитрия не пришли – наверное, боялись.
И вот там, в дачном домике, я впервые увидела ее.
Она сидела у стола. Голова платком повязана. Непонятно, сколько ей лет: то ли еще молода, но выглядит старухой, то ли стара, но смотрится еще ничего. Наверное, она никогда не смотрела на себя в зеркало.
Как в природе случается иной раз заметить вечный момент красоты, в котором заключена такая гармония, такая безмятежность, что кажется, невозможны в этом мире ни ссоры, ни войны, ни болезни, а только это райское счастье, разливающееся в эфире, которому нет конца… Но вот спохватится ветер, и все потемнеет вдруг, и заговорят тревожно деревья, и с исчезнувшим золотым светом гаснет надежда на рай на земле…
И не поднялась навстречу. И ничего не шевельнулось в ее лице. Словно мой приезд ровным счетом ничего не значил. Вот если бы влетела зеленая муха, это точно вызвало бы эмоции – по меньшей мере страсть к охоте.
Я все понимала. Митя же рассказал мне, что Лариса Федоровна с двумя маленькими девочками пережила блокаду, что муж ее, к счастью, вернулся с войны невредим, потому и родился после войны он, Митенька.
Митя честно сказал, что мама была против брака с немкой. Ясное дело. Я даже не пыталась ей понравиться или изменить представление свекрови о моей стране. Это было бы жестоко. Но что удивительно, в ее лице я впервые встретила человека, для которого «загнивающий капитализм» был не расхожей фразой из газет, а абсолютной реальностью, и в эту реальность Ларисе Федоровне нравилось верить до такой степени, что, лишь речь заходила об этом чуждом ей мире, где люди «мрут на улицах», у нее делалось такое лицо, словно она чуяла в воздухе эту гниль. И тут – я, представитель того страшного мира, исчадие ада в розовом сарафане, на кухне стою, глазами хлоп-хлоп, – в ее доме!
Митин папа был бледной фигурой на фоне жены. Тихий и добрый, очень симпатичный лицом, что являло собою причину происхождения красоты моего мужа, он возился в саду со своими пчелами, кустами и грядками и никогда не возражал жене, точнее, не смел возражать – именно так, как в сказках.
Отчего у заплывших, постаревших и полысевших мужчин бывают красивые молодые жены – это понятно, но чем объясняется подобный мезальянс, весьма распространенный: властная, некрасивая баба и ее милейший муж? Слабохарактерностью мужчины? Да разве это слабость – смириться и жить под таким гнетом?
Домик был весь из дерева, с резными наличниками. Он весь скрипел и дышал деревянными ароматами. Наверх, на