– Ну что ты на меня смотришь, ровно на прокаженного, – не выдержал он наконец Федькиного взгляда, – холопа не видел?
– Да чудно́: только вот разбойники и душегубы были, а теперь холопы.
– Эх, господин мой, разве же мы были разбойники? Так, голь перекатная да горькая! Да и душегубы из нас – так себе.
– Эва как, а кто же, по-твоему, душегубы?
– Не изволь гневаться, господин боярский сын, но по сравнению с нашим теперешним господином – а твоим сотником – что я, что Косач покойный, что любой из тех, кто сейчас саблей во дворе машет, и не разбойник вовсе, а котенок слепой супротив волка.
– Для слепого котенка ты больно много мяукаешь, – раздался голос неслышно вошедшего Корнилия, – подай-ка лучше сбитня, а язык попридержи!
Пока Сыч выполнял распоряжение, сотник обернулся к Федору и спросил:
– Отдохнул уже? – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Сейчас возьмешь Ахмета и еще кого похочешь с десяток и поедете с приставами во двор к московскому дворянину Борису Салтыкову.
– Имать?[21]
– Да нет, приставы сами все сладят, вы там – чтобы кто сдуру драться не учинил. Государь велел Бориса за местничество неуместное с головою выдать стольнику Василию Бутурлину.
– Это как, голову сечь?
– Типун тебе на язык! Приставы его отведут во двор Бутурлина на бесчестие, а вы следить будете, чтобы кто драться не начал.
– А чего не стрельцы?
– Много будешь знать – скоро состаришься! У стрельцов своих забот хватает, к походу готовятся; или не слышал, что приключилось?
– Нет, а что?
– Ну ты даешь! Вор Заруцкий с его потаскухой Мариной Мнишек государя извести хотели, а ты и не ведаешь. Теперь поход будет на Коломну, государь сам поведет войска. Мы тоже пойдем, а еще московский полк, немцы и большой наряд[22]. Так что как управитесь с государевой службой, возвращайтесь не мешкая.
Федька, поклонившись, вышел, но, уже подходя к коню, остановился как вкопанный. В голове молоточком застучали слова сотника: «Государева служба». Круто развернувшись, он побежал к Михальскому.
– Чего