Пиньята. Настя Пятница

таком канате на манер того, на который меня палкой пытались загнать в школе. И это значит, что если я прыгну слишком резко, то канат оборвется, и я ухну в распростертую подо мной бездну. Кроме этого, если я окажусь достаточно тяжела, моего прыжка не выдержит пол, и я долго буду одиноко лететь вниз, а от гибели меня сможет спасти только гигантская груда пищевых отходов, если она окажется как раз подо мной. Да, именно так я и вижу устройство дома: лифт опускается в подвал, точно туда же, куда по венам мусоропровода из всех квартир стекаются различные свидетельства жизненной активности человека. Я представляю себе это огромное подземелье, по площади равное зданию, и в глубину никак не меньше, чем в три этажа. Абсолютно везде, куда достает глаз, – холмы мусора. Настоящие мусорные Альпы. На их величественные хребты скромно и осторожно опускается кабинка лифта – маленький космический кораблик. Двери его раскрываются и я, как Нил Амстронг в момент высадки на Луну, гордо ступаю на неизведанную землю.

      Не смейтесь. Или нет, лучше смейтесь. Мне и самой понятно, что я тупая. И новость о моем отчислении для меня не новость. Однако количество неприятных последствий этого события от моего буквально дзеновского спокойствия почему-то не убавляется. Самое трудное по несправедливости приходится делать самым первым: по прибытии домой я должна буду сообщить отцу, что в этом семестре ему не нужно оплачивать мою учебу. И у меня есть объективные основания подозревать, что именно в этот раз идея за что-то не платить не покажется ему классной.

      Всё так. Если я позволю равнодушной кабине отвезти меня на седьмой этаж, и там распахнуть свою железную пасть и выплюнуть меня на площадку, все будет кончено. Вариантов не останется. Бежать вниз не получится – соседи сверху тащат по лестнице пианино. Зайти не в свою квартиру? Сейчас ведь все на работе, кажется. Но папа выйдет на стон взламываемого мною с помощью заколки замка гораздо быстрее, чем приедут полицейские и подвергнут меня в спасительному заключению. «Что ты делаешь, дочь?» спросит он с любопытством. «Пап, меня отчислили», скажу я, и лицо папы примет такой вид, который я наблюдала у него лишь дважды: наутро после футбольного матча, в котором русские сыграли на огорчающе знаменитый счет в семь-ноль, и в тот раз, когда кто-то занял парковочное место около ресторана «Теленок табака», которое папа почему-то искренне считает своим. Уничтожающе удивленное такое выражение. Почти что разочарование, причем вселенского масштаба: разочарование не сколько в конкретном человеке, но во всем сущем.

      Представив себе это его лицо, я решительно сгруппировалась и прыгнула. Так, чтоб сразу, пусть уж лучше канат порвется. Не надо мне этих ваших лиц. Я лучше туда, вниз, к мусору.

      ***

      Четыре часа и семнадцать минут, как я здесь. Самые прекрасные четыре часа и уже восемнадцать минут за последние сколько-то лет. Серьезно. Совсем не потому, что моя жизнь настолько уныла. Просто они действительно прекрасные.

      Почему-то я никуда не ухнула. Но кабина действительно затрещала и замерла. А потом выключилась лампочка.

      По-прежнему