Та полнота воплощения всего русского – в мысли, слове, эмоциях, исторических воззрениях, взглядах на будущность отечества, в типе любви, в верности дружбе, товариществу, в соединении в нем удали и уныния, хандры, в чувстве светлой радости жизни, влюбленности в родную природу и многое иное, что является неотъемлевой частью нашего менталитета, эстетического генотипа, русского характера, русского ума – у Пушкина все это и многое другое раз и навсегда достигло своего абсолютного воплощения.
Стиль Пушкина, фонетическая сторона его языка, интонация, образы, метафорическая система, точность и краткость прозы, хватающая за душу античная ясность его зрелой лирики, глубокое религиозное чувство, проявившееся у него в стихах 30-х годов, безусловный патриотизм и государственный взгляд на историю России, трезвость взгляда на недостатки и народного характера и общественного устройства – и одновременно порыв к действию, к преодолению противоречий жизни, прежде всего через слово и тексты, но и готовность поступить также в реальной жизни (его откровенные слова Николаю о том, что он непременно оказался на Сенатской площади, случись быть ему в Петербурге, и – он рвался туда, узнав о первых волнениях).
И Лермонтов, и Толстой, и Гоголь, и Достоевский, и Тургенев, и Чехов, и Бунин – все великие русские писатели все же были склонны к каким-то индивидуальным определенностям и, соответственно, отличиям эмоционального и мировоззренческого рода, и только у него одного все это предстало разом, одновременно, заполняя все лакуны русской культуры, русской души и национального характера.
Он же через всю свою поэтическую и духовную деятельность и формировал этот характер, шлифовал его, выводя не только Евгения Онегина и Петрушу Гринева, но и Германна, Татьяну Ларину, Пугачева, Савельича, Моцарта, Петра из «Полтавы», станционного смотрителя и дальше по списку – все персонажи его поэм, драм, прозы; все это он оставил после себя, над чем впоследствии, не покладая рук, трудилась русская культура.
Он как бы снял верхний слой необработанной почвы русской культуры и под ним обнаружил истинный «чернозем» в духовном смысле. Он расчистил площадку для всей последующей русской жизни.
Конечно, Достоевский был прав, говоря о «чрезвычайности» гения Пушкина, его космической экстраординарности. Но в этой патетике говорения и суждения о Пушкине всякий раз неизбежно пробивается к нам его понятная и близкая человеческая натура, его страдания в любви, ревность и бешеная страсть, верность слову, защита своей чести, рано им угаданные и понятые свойства русского народа и русской истории.
Читая литературу о Пушкине, почти уже бесконечную, пробираясь сквозь многочисленные интерпретации его произведений и творчества в целом, оценки отдельных его героев, тем, сюжетов, пытаясь осознать его