Бесконечные дни. Себастьян Барри

что он ирландец. Он и разговаривает не как все, и волосы обычно не очень-то стрижет, и вообще в ирландце, когда он пьет, есть что-то такое, отчего он не похож на всех других людей. Не говорите мне, что ирландец – пример цивилизованного человека. Он может быть ангелом в обличье дьявола или дьяволом в обличье ангела, но, как бы там ни было, говоря с ирландцем, говоришь сразу с двумя людьми. Он лезет из кожи вон, чтобы тебе помочь, и в то же время лезет из кожи вон, чтобы тебя обмануть. В битве ирландец – первый храбрец и в то же время первый трус. Я не знаю, что это такое. Я видел ирландцев-убийц и ирландцев-добряков, но они одинаковы – и у того и у другого внутри пылает ужасный огонь, словно это не человек, а ходячая оболочка печи. Таковы ирландцы. Если обсчитаешь ирландца на полдоллара, он в отместку сожжет твой дом. Он будет трудиться до упаду, чтобы тебе напакостить. И я такой же и завсегда был такой.

      Я сейчас быстренько расскажу, что случилось со мной и как я оказался в Америке, но не хочется слишком долго об этом говорить. Чем меньше скажешь, тем меньше потом расхлебывать, если верить старой пословице. И это правда, будь оно все неладно.

      Мой отец был мелким экспортером масла – он отправлял партии масла в бочонках из порта Слайго в Англию. Все хорошее отправлялось в Англию. Коровы, говяжьи туши, свиньи, овцы, козы, пшеница, ячмень, английское зерно, свекла, морковь, капуста и прочие принадлежности существования. Ирландии перепадала лишь картошка на пропитание, а если картошке случалось не уродиться, старушке Ирландии вовсе ничего не оставалось. Она голодала без башмаков, в одних чулках. Да и чулок-то у нее не было. Тряпье. Мой отец был побогаче других и носил высокий черный цилиндр, но даже и этот цилиндр явно знавал лучшие времена, поскольку уже прожил долгую, полную превратностей жизнь в Англии. Мы посылали в Англию провиант, а она нам взамен – тряпье и поношенные шляпы. Я не знаю, я был совсем ребенком. В сорок седьмом вышел такой недород, что даже у моего отца ничего не было. Моя сестра умерла, и моя мать тоже умерла, на каменном полу нашего дома в Слайго, на улице, называемой Ланге. По-ирландски это имя звучит как Луайгне – если верить моему отцу, так называлось королевство, которым правили мои предки. Он был полон жизненных сил, пока не умер. Он любил петь, отменно танцевал и обожал торговаться на пристани со своими капитанами.

      Экспорт масла не прекращался и в голодные времена, и как это случилось, что мой отец выпал из жизни, – я не знаю, но он потерял свое дело, и, как я уже сказал, моя мать и сестра умерли. Умерли, как подыхают бродячие кошки, – всем на них было наплевать. Но в это время умирал весь город. На берегу реки, в порту, суда еще заходили в гавань и швартовались, но уже не с фрахтом моего отца. Старые корабли начали перевозить в Канаду разорившихся людей – таких голодных, что в трюмах они едва ли не жрали друг друга. Я не говорю, что сам это видел. Но мне было тринадцать лет, и я душой и сердцем знал, что нужно бежать. Я прокрался в темноте на один из кораблей. Я рассказываю как могу. Это было давно, задолго до Америки.