Три грации…
Барышня смотрела через плечо на рождающиеся слова и воскликнула:
– Михаил Юрьевич, без комплиментов – я правды хочу!
– Не тревожьтесь, будет правда, – ответил он и продолжал:
Три грации считались в древнем мире,
Родились вы, – все три, а не четыре!
За такую сцену можно было бы платить деньги. Злое торжество Мишеля, душивший нас смех, слезы воспетой и утешения Jean-Jacques’a – все представляло комическую картину.
В черновых тетрадях тоже находятся попытки саркастического отношения к лицам, встречаемым поэтом. К четырехстишию «Моя мольба» Лермонтов делает приписку: «Писано после разговора с одной очень мне известной старухой, которая восхищалась, и читала, и плакала над Грандисоном»:
Да охранюся я от мушек,
От дев, не знающих любви,
От дружбы слишком нежной и —
От романтических старушек [т. I, стр. 126].
Не без сарказма, по свидетельству самой Екатерины Алексеевны [«Записки», с. 92], относился Лермонтов и к ней. Раз утром он послал m-lle Сушковой стихотворение. На сложенной серенькой бумажке было написано: «Ей правда». Развернув, она прочла:
Когда весной разбитый лед
Рекой взволнованной идет,
Когда среди полей местами
Чернеет голая земля,
И мгла ложится облаками
На полуюные поля —
Мечтанье злое грусть лелеет
В душе неопытной моей,
Гляжу: природа молодеет,
Но молодеть лишь только ей… [т. I, стр. 126]
Что госпожа Хвостова, тогда еще m-lle Сушкова, нравилась поэту, отвергать, уже на основании вышеприведенного признания самого Лермонтова, конечно, нельзя. Но, повторяю, как долго длилось увлечение и была ли это любовь или только мимолетная симпатия – вот вопрос. Мне кажется, что г-жа Хвостова в записках своих склонна преувеличивать немного страсть поэта. Я говорю пока о первой встрече с ней. Ряд стихотворений, даже целая тетрадь или альбом, переданный мальчиком-поэтом девушке, ничего еще не доказывает. Лермонтов в то время многим знакомым и родным ему барышням переписывал стихи свои или посвящал им целые поэмы.
Голова Лермонтова была набита – по выражению все той же госпожи Хвостовой – романтическими идеями, и рано было развито в нем желание попасть в губители сердец.
Он платил дань общему тогда направлению молодежи. Это свидетельство скорее говорит против существования тогда серьезной привязанности к рассказчице.
Сама Екатерина Алексеевна в то время посмеивалась над юношей-поэтом вместе с подругой своей Сашенькой Верещагиной:
«Очень посмеивались мы над ним в том, что он не только был неразборчив в пище, но никогда не знал, что ел – телятину или свинину, дичь или барашка. Мы говорили,