От первого лица. Виталий Коротич

те всполошились, и было решено проучить злодея Ивана Дзюбу. Попутно у них возникла идея, как повязать меня. Если бы я был рабочим, веревочку бы начали дергать с других узелков: «дадим – не дадим отпуск летом», «дадим – не дадим путевку», «поставим – не поставим в ночную смену». Писателей дергали за веревочки «издадим – не издадим книгу», «выдвинем – не выдвинем на премию». А когда все повязаны непорядочностью, подличать вроде бы и не стыдно. К тому же, я вам говорил, чиновничья система придумала гениальную штуку – устранение от личной ответственности. Она говорила: пойди и сделай то-то, а я беру всю ответственность на себя. Это не только у нас было; на Нюрнбергском процессе все эсэсовцы разводили руками, оправдываясь тем, что им так велели, а ответственность лежала не лично на каждом из них, а на стране вообще. Объяснять людям, что в конечном счете они обязаны быть личностями, а личности отвечают за собственные поступки, в целом ряде стран является занятием антигосударственным.

      В общем, Дзюбу размазывали по стенке совершенно спокойно, зная, что никто и не пикнет в его защиту. Тем более что КГБ уже вызывал его следственными повестками, а Союзу писателей было поручено исключить вольнодумца из своих рядов. Дело было заурядным, решенным, обыкновенным.

      То-то удивился Шевель, когда я отказался писать статью. Он звонил мне домой, напоминая, что для меня это жизненно важно и что от моего поведения зависит, поеду или не поеду я оправдывать доверие партии в американский город Нью-Йорк. Конечно, я хотел бы перекантоваться в Нью-Йорке, но не такой ценой. Шевель продолжал повторять, глядя на меня, как на полного идиота: «Да я свистну сейчас, и мне без вопросов принесет эту статью кто угодно из Союза писателей Украины». Но я не хотел быть кем угодно и не обучился носить рукописи в зубах. Тогда Шевель снизошел до уговоров. Это было интересно, потому что попутно проясняло его отношение к пишущей братии вообще. «Не валяй дурака, – говорил он. – Мы уверены, что впереди у тебя хорошая работа и большая интересная жизнь. А про мораль своих коллег писателей ты знаешь лучше меня, нет у них морали, они сочиняют что угодно и по первому зову. Никто тебя не осудит, даже признают за своего, а тебе это не вредно…» Так мы почирикали еще с недельку, и заведующий отделом пропаганды грустно констатировал вслух, что ЦК во мне ошибся, в Нью-Йорк я не поеду.

      Статью написал Любомир Дмитерко, выходец с Западной Украины, которая традиционно считалась более националистической, а значит, двурушники оттуда ценились в идеологической сфере даже больше украинцев восточных. Наверное, поэтому они приходили оттуда целыми колоннами, выполняя любые партийные задания, и оправдывались друг перед другом неизменной формулой, произносимой шепотом: «Так было надо…» В общем, через два дня Дзюбу арестовали.

      Чиновничья советская система давала постоянное ощущение беспрерывных покупок-продаж. Может быть, одна из главных причин, почему я принял горбачевские перемены, была связана