– Нам нужно было это сделать, Лили, – сказала мама. – Лучше сразу, пока она не успела сильно к ним привязаться. Иногда ради добра приходится поступать жестоко.
Я завопила на них: «Убийцы! Убийцы!» Потом унесла Типс к себе в комнату. Я и сейчас тут с ней. С тех самых пор я всё плачу, и погромче, чтобы они услышали, чтобы им стало так же плохо, как мне.
Типс лежит у меня на коленях и умывается, будто ничего не случилось. Она даже мурлычет. Может, она ещё не поняла. А может, поняла и уже нас простила. Сейчас она перестала вылизываться. Она смотрит на меня, как будто всё-всё понимает. Сомневаюсь, что она нас простила. И вряд ли когда-нибудь простит. С чего бы?
Вторник, 5 октября 1943 г.
День моего рождения. Я родилась в этот день двенадцать лет назад, в десять часов утра. Я уже давно говорила, что мне двенадцать, и вот теперь это и правда так. Всё, чего я хочу теперь, – чтобы мне исполнилось тринадцать. И даже тринадцать недостаточно взросло. Мне очень-очень хочется стать намного старше, чем сейчас, но не такой старой, как дедушка, – не так, чтобы я ходила согнувшись, а мои руки загрубели и все покрылись морщинами и венами. И чтобы у меня из носа вечно текло, а из ушей росли волосы, тоже не надо. Но я очень хочу, чтобы мои года побыстрее добежали где-то до семнадцати – тогда школа, и Панталонфелд, и деление в столбик закончатся насовсем и никто не сможет забрать у меня котят и утопить их. Будет так здорово, когда мне станет семнадцать, потому что к тому времени война точно кончится. Дедушка говорит, мы уже побеждаем и до конца осталось совсем недолго. Тогда я смогу поехать в Лондон на поезде – я ещё никогда не бывала в поезде, – и увидеть все магазины, и покататься на этих больших красных автобусах и на метро. Барри Тёрнер мне всё об этом рассказал. Он говорит, там на улицах есть фонари, повсюду миллионы людей, и кино, и танцзалы. Его папа работал в кинотеатре до войны, до того как погиб. Барри как-то раз мне сказал – это было самое первое, что он вообще рассказал мне про своего папу.
Ой, а я ведь так до сих пор и не получила письма от моего папы. Наверное, он всё ещё зол на меня из-за того, что я сказала. Я бы очень-очень хотела этого не говорить. Он мне приснился позавчера. Я обычно вообще не помню снов, но этот запомнила, хоть и всего кусочек. Папа вернулся домой и доил коров, но только в военной форме и в каске. Это был кошмар, потому что когда я зашла в доильню, то заговорила с ним, а он даже головы не поднял. Я закричала, но он всё равно не смотрел на меня. Как будто кого-то из нас там не было, но мы были, оба были там.
Понедельник, 1 ноября 1943 г.
Щипок, пинок – новый месяц на порог.
Шлёп и хлесть – больно