– Е-мое, – прохрипел Николай, приседая и хватаясь за голову, – как же так? Как же это, а? – И заорал на весь двор:
– Лидка! Лидка!
Жена не отозвалась. Он влез в валенки, стоявшие на пороге, сорвал с крючка старый ватник, в котором Лидия ходила доить корову, и, одеваясь на ходу, побежал к полыхающему дому.
Со всех сторон бежали люди, и, несмотря на ранний час, у дома собиралась большая толпа.
Народ сбегался к пожару с той готовностью помочь, навалиться всем миром, которая так свойственна деревенскому люду. У многих в руках были ведра, кто-то сразу бежал к колонке, возвращался с водой, но, оказываясь возле дома, люди останавливались в растерянности: дом был полностью охвачен огнем, к нему нельзя было подступиться.
Здесь вблизи Николай услышал сплошной гул. Это гудело пламя.
Помимо этого мощного монотонного гула, в воздухе стоял ужасающий треск. Вверх в небо вместе с черно-красными клубами дыма летели искры. Снег чернел на глазах от сыплющегося сверху пепла.
От дома шел сильный жар, Николай чувствовал, как горит лицо, в то время как тело бил озноб, так, что стучали зубы.
Вдруг послышались громкие звуки, похожие на выстрелы: загорелся шифер. Люди вокруг закричали, стали отбегать в сторону.
– Пожарную вызвали?! – крикнул Николай в толпу.
– Вызвали, – ответила стоящая рядом тетя Груня, школьная повариха. – Да толку-то? Пока доедут из Озерска, сгорит все.
– Да как же так? Люди ведь там! Анька, дочка ее Надюшка – сгорят ведь! – Николай рванулся к дому, но в лицо ему полыхнуло нестерпимым жаром, показалось даже, что опалило брови и усы. Закрыв лицо руками, он попятился назад.
– Куда ты?! Уймись! – схватила его за рукав неизвестно откуда взявшаяся Лидка. – Сгоришь ведь, косточек потом не соберем!
– Поздно уже! – крикнула тетя Груня. – Поздно! В одну минуту все вспыхнуло, не успеть уже.
– Так они там пьяные, небось! – крикнул кто-то из толпы. – Вчера всю ночь гуляли! Там мужики, наверное, еще кроме Аньки с дитем-то! Уснули вповалку, все скопом и сгорят!
Люди кричали, волновались. Николай стоял, вглядываясь в пламя. Ему было жаль красивую непутевую Аньку. И девчоночку ее, тихую безответную Надюшку, было жаль. Он вспоминал, как вчера, когда они гуляли у Аньки, девочка, которую мать отослала на кухню, время от времени заходила в комнату. Серьезно от порога глядела на орущих песни, матерящихся мужиков, пьяную мать, а когда кто-то из взрослых подзывал ее – иди, мол, покушай, – она молча отворачивалась и уходила.
Образ девочки все еще стоял у него перед глазами, и он почти не удивился, когда сквозь тяжелый похмельный морок ему вдруг почудилось, что в одном из еще уцелевших от огня окон, том, что находилось с торца с подветренной стороны, мелькнуло детское лицо.
Он