Не исключено, что Дашкова точно знала, что произошло в Ропше и кто основной организатор убийства Петра III, но приняла версию Ростопчина о письме Орлова. Правда, в нем (если Федор Васильевич не изменил его содержания впоследствии, как изменил комментарий) непосредственным убийцей называется князь Федор Барятинский (о чем, кстати сказать, в 1806 году неожиданно узнала М. Вильмот). Однако такие нюансы не могли заставить задуматься княгиню, тем более если речь шла о столь не любимых ею Орловых. О князе Ф. Барятинском Дашкова не говорит ни слова, и, по-видимому, это не случайно.
Разбор неясностей и загадок, связанных со смертью Петра Федоровича, можно продолжать еще долго (и мы еще вернемся к этой теме ниже). Завершая эту тему, обратим внимание на следующее важное обстоятельство: время получения Дашковой известия о смерти бывшего императора. Если она узнала официально – из манифеста от 7 июля, тогда все замечания об А.Г. Орлове падали на саму императрицу, подписавшую упомянутый манифест, в котором ни слова не говорилось об убийстве. Если же княгиня была осведомлена о смерти Петра Федоровича в день его действительной смерти, последовавшей не позднее 5 июля (а скорее всего – 3-го числа), то есть до появления официального манифеста, то возникал закономерный вопрос об истинности источников ее информации, а также о возможности выдать их своим визитом к императрице.
Любопытно, что Екатерина II нигде и никого не обвиняет в смерти Петра Федоровича. Она, кажется, только намекает на искажение ее планов. Так, в письме к Е.Р. Дашковой от 28 апреля 1774 года императрица замечает: «…Сколько ни святы намерения наши в своем начале, но, проходя для исполнения через руки многих, заимствуют от несовершенства, роду человеческому свойственного»301. А в записке под заголовком «Анекдоты» Екатерина II с печалью вынуждена была констатировать: «Так-то нередко не достаточно быть просвещенным, иметь наилучшие намерения и власть для исполнения их; тем не менее, часто разумное поведение подвергается безрассудным толкам»302.
Возможно, Екатерина II и тогда и после руководствовалась максимой, высказанной ею по поводу смерти первой жены Павла Петровича: «Мертвых не воскресишь, надо думать о живых»303. Вместе с тем она с первых же шагов в качестве самодержавной императрицы подчеркивает роль тайны – личной и государственной. Так, в письме к Ст.-А. Понятовскому от 9 августа 1762 года Екатерина II пишет: «Рассказывать все внутренние тайны[78] – было бы нескромностью; наконец я не могу». И далее в другом письме: «Я не могу и не хочу объясняться по поводу многих вещей»304. В связи с этим возникает вопрос о том, знала ли она, что произошло в Ропше? Нужно было ей это? Коль скоро смерть Петра Федоровича не входила в ее планы, то – обязательно! Тем более что, как мы полагаем, это убийство было направлено против нее и ее ближайших сподвижников. Поэтому можно почти наверняка утверждать, что Екатерина II знала обо