Вечером дома, дождавшись, когда жена с дочкой улягутся, он прошел на кухню, развел в кипятке пару ложек гранулированного кофе и раскрыл книгу. Он по-прежнему ничего не понимал, делал над собой усилие, концентрировался и возвращался к только что прочитанному, стараясь осознать каждое отдельное слово, а затем это объединить, но, не смотря на усилия, все рассыпалось, как песок, и нужно было вновь собирать это по крупицам. Промучившись некоторое время, Василий вдруг понял: не нужно пытаться понять о чем там идет речь, нужно просто впитывать текст, чтобы он лился в тебя свободно, как музыка. Может быть, именно в этом его назначение? Так он и поступил. Дело сразу пошло. Непонятные слова и составленные из них фразы одним только своим звучанием и мелодичностью, по мере того, как он все это, страницу за страницей, поглощал, доставляли ему глубочайшее, неизъяснимое наслаждение. Как при падении с высоты захватывало дух, и даже было какое-то приятное покалывание в пятках.
Остановившись на 12-й странице, он взял сигареты и тихо, чтобы никого не будить, вышел на балкон. Он посмотрел на город с редкими огнями; со стороны речного порта донесся сиплый и протяжный гудок, у кого-то из соседей снизу, сквозь приоткрытое окно была слышна пальба в телевизоре. Дул легкий, промозглый ветерок. Стоя в одной футболке и затягиваясь дымом, Василий вздрагивал, но, скорее, не от холода, а от странного, счастливого возбуждения. Все, что он сейчас видел перед собой – город, покачивающиеся в темноте верхушки деревьев, квадраты окон в соседних домах, – приобрело вдруг какое-то совершенно новое, особое значение. Все было проникнуто и насыщенно тайной гармонией и сложным контрапунктом непонятных слов, которые все еще струились и переливались у него внутри, сладко туманя мозг, и ему казалось, что город – до самой мелкой соринки на асфальте и далекого собачьего лая – благодарен ему за это. Нет, это еще не было стопроцентной уверенностью, скорее, наитие и какое-то сложное предчувствие, но все же эта благодарность и умиротворение, которые были разлиты повсюду и как бы возвращались к нему отзвуком, он сейчас будто впитывал в себя вместе с прохладным воздухом и табачным дымом, и от этого было так невероятно хорошо, что где-то у себя внутри, под сердцем он ощутил легкую щекотку и чуть не расплакался. В самом деле, кроме шуток: было очень, очень хорошо!
2
А на следующей неделе, в среду произошло следующее. Был вечер. Придя после работы домой и съев на ужин пару голубцов со свининой, Василий, чтобы ничто не отвлекало, закрылся в ванной и прочел еще одну страничку Гегеля. Он теперь читал небольшими порциями, поддерживая и сохраняя в себе необходимый градус посетившего его на прошлой неделе восторга. Положив книгу поверх шкафчика с зубными щетками и бутылочками шампуня, он прошел в гостиную, уселся рядом с женой на диване и стал смотреть телевизор. Шли новости. Рассказывалось о взрыве газа в жилом доме. На экране возникли разрушенные стены, горестное зияние оконных проемов, носилки на земле, на которых кто-то лежал, накрытый простыней, и какой-то старик со впалыми от худобы висками и в пиджаке на голое тело, стоя в профиль, что-то возбужденно говорил на камеру, а когда он повернулся, Василию сделалось не по себе: другая сторона лица у старика была сплошной кровавой ссадиной.
Он не мог отделаться от образа этого лица почти полночи. Стоило закрыть глаза и попытаться уснуть, как тут же старик являлся из темноты, нарочно поворачивался к нему поврежденной стороной и как будто бы ждал: когда же он, наконец, примет какое-нибудь решение? Но какое решение он должен был принять? Что от него хотели? Лежа с открытыми глазами и глядя на настенный ковер, освещенный луной, Василий напряженно думал; мысль плутала сложными лабиринтами вместе с ворсистым круговым узором; и вдруг его осенило. Он все понял! Да, да, сразу, мгновенно, как яркая вспышка в недрах мозга, поразила простая и, вместе с тем, глубочайшая идея. Как же он сразу не догадался! Он знал, как и чем он сможет помочь этому старику и еще миллионам других, таким же несчастным, заблудшим. Странно, как он мог жить без этого все эти годы? Неудивительно, что жизнь казалась такой пустой и бессмысленной. Но теперь-то он точно знал, в чем его задача.