– Как тебе сегодняшние посиделки?
– Самонадеянные люди, которые лезут в проблемы, в которых ничего не понимают.
– Это еще почему? – осведомился Валдаев.
– До них не доходит, что все вокруг нас – калейдоскоп отражений, – Нонна впадала в философию и, как обычно в таких случаях, начинала заговариваться.
– Объясни.
– Платона читай. Мы все – лишь отражения высшей реальности. Поэтому логику происходящего нам не познать. Мы видим лишь элементы, отражения. Мы пытаемся связать их сознанием, но оно не тот клей, которым можно склеить отражения.
– Умно.
– А то…
– Бред все это… Все бред, понимаешь. Зеленый бред.
– Слушай, Валера, ты мне что-то не нравишься сегодня. Ты какой-то разобранный, больше, чем обычно.
– Брось. Мне сегодня уже лапшу на уши вешали, что сам сатана на меня взор обратил.
– Ну-ка, ну-ка…
Валдаев в двух словах расписал ситуацию.
– А что, – кивнула Нонна. – Не такая уж и глупая у твоей сатанистки идея.
– И ты туда же, – неприязненно произнес Валдаев. – Ну и что мне теперь?
– Теперь? – Нонна задумалась, помолчала. – Жди событий, Валера.
– Осторожно, двери закрываются, – пропел из динамиков мелодичный голос.
Поезд тронулся. Начал набирать скорость и нырнул в темноту тоннеля. Внутри сложного, загадочного механизма московского метро опять что-то разладилось, и интервал между поездами растянулся аж до восьми минут, так что народу в вагон для этого времени набилось многовато.
Валдаев вздохнул, мысленно покраснел и уселся на сиденье, не по-джентльменски опередив женщину лет тридцати. Но так уж получается – ведь женщин в Москве несколько миллионов, а ноги всего две. И они гудят после того, как на этих самых двоих пришлось набегаться. И время поездки, если устроился на мягком сиденье, тянется куда быстрее, чем когда стоишь стоймя и о тебя бесцеремонно трутся чемоданами и частями тел. Особенно Валдаева раздражало, когда его обтирают и обтекают мягкие или жесткие тела попутчиков… Да, в метро быть джентльменом невозможно. Но совсем расстаться с джентльменскими предубеждениями Валдаев был не в силах. Поэтому установил для себя четкую градацию московских особей женского пола на две категории – тех, кому надо уступать место (это кому грянуло за пятьдесят или у кого на руках хнычущий ребенок), и тех, кто места не достоин, – все остальные. Надо только научиться полюбовно договариваться со своим стыдом. И учиться играть роли. Можно уткнуться носом в газету и делать вид, что не замечаешь пышущую здоровьем тетку с авоськами, чья поза – воплощенная укоризна. Можно прикрыть глаза и сделать вид, что ненароком задремал после того, как перетрудился на разгрузке вагонов. Можно просто насупиться и уставиться в одну точку, выражая всем видом – не подходи, укусит.
– Станция «Комсомольская», – проворковал голос из динамика.
Это площадь трех вокзалов. Здесь обычно