Стихов медвяный я сварганю эль.
В ловушке носа мошкарой залётной
Трепещут крылышками ароматы мая:
И моря йод, и запах кофе плотный,
И розовый каштан, и… всё поймаю!
Ваниль! И жжёный сахар. Сладковато!
Мешаю бархатными ветками сирени.
Торговец облаками сладкой ваты?
В стихи его, туда же, без сомнений!
Жужжит мужик штуковиной стригущей,
Летит трава абсентной сочной стружкой!
Туда же, в стихотворный эль, погуще!
(Мы погадаем на остатках в кружке.)
Красотка мимо тянет шлейф шанельный…
С чуть слышным треском оторву кусочек.
Кондитерской немного карамели
И горсть жасминовых разбухших почек.
Мой городок приморский в южной ночи
Улов удачный чувствует на нюх:
«И шашлычок под коньячок, ах, вкусно очень!» —
Командировочных романов терпкий дух.
Клубничный вкус малиновой помады
Скрывают локоны жантильных лип,
А в парке пахнет сладким лимонадом!
И песенки мотив к губам прилип.
Босое утро, округливши локти,
Плеснёт из таза солнечного света!
Ночь смоет в море, лишь оставит лёгкий,
Чуть слышный запах будущего лета.
Несёт яичницей и тёплым хлебом – да что же это?!
«Детство закатилось пыльным мячиком…»
Детство закатилось пыльным мячиком
Под одышливый седой диван.
Солнечным игриво-прытким зайчиком
Скачет на ресницах по утрам.
Пацаном соседским громко дразнится,
Лижет с локтя капли эскимо.
Только с ним болезни были празднеством:
Мёд, малина, градусник, лимон.
Детство ждёт под ёлкой, до последнего,
Деда снежного обещанный визит.
Пучит глазки, мается и, бедное,
Обязательно на свете всё проспит!
Детство знает ароматы в кухоньке
Жареных оладий и блинов.
Вмиг проснётся, сразу, как унюхает!
Стянет блин, не вычистив зубов.
Детство, вопреки домашней ругани,
Все горбушки с булки обгрызёт.
«Ой! Скребётся кто-то!» – и испуганно
Вмиг под одеяло заползёт!
Конопушек мушками засижено
Круглое чумазое лицо.
Дуется, в углу стоит обиженно,
На «лещей», отпущенных отцом.
Он сердит, в бровях таит суровое,
Только детство тем не провести,
Выпросит всего одно лишь слово и —
Прыг на шею: «Папочка, прости!»
Плавит душу грамотно, умеючи,
Растянув щербатый милый рот.
Шустро так, порывисто, по-беличьи,
К друганам на улицу скакнёт.
Время пишет дождики плаксивые…
Детство загрустило и ушло.
На высоких каблуках, красивые
Вытеснили туфельки его.
Дни в альбомах буду перематывать.
Косяки отметинки хранят.
Красные сапожки, виновато так,
В уголке забытые стоят.
Попой кверху внук мой, под диванчиком,
Шарит и пыхтит там в душной тьме…
Возвратившись ярким пыльным мячиком,
Детство выкатилось в руки мне!
«Наши дети, не нами рождённые, заново в вас…»
Наши дети, не нами рождённые, заново в вас
Повторят цвет волос, форму губ, глубину наших глаз.
Нас никто не просил,
Да и разве кто спросит песок,
Тот, которым гасили
пылавший в июне восток?
Там свинец с неба лился
И в землю вбивающий град.
Там партийный молился,
Священник крыл господа мать.
Генеральный прогон жуткой пьесы с названием «Ад».
Там не стало живых, ну а те, кто остался, – молчат.
Мы – компост, на котором взрастают побеги живых.
Нами глотку войны забивали без счёта, под жвак.
Каждый был боевой, нами сходу и без холостых.
А кончались патроны, мы просто сжимались в кулак.
Мы остались всё те же. Не стать ни моложе, ни старше.
Обездвижены, слепы, бесчувственны, глу́хи