– «Титаник», говоришь, – усмехнулся он. – Где ж тот айсберг? Может, динамиту подложить?
– Тоже вариант. Аркашка под нами живет – он уже предлагал. Написать листовки, чтобы народ весь на дачи уехал, – и рвануть.
– Ага, ладненько. Чаю сделаешь? – перевел тему Сергей. А в целом, он адаптировался в нашей трущобе вполне нормально. И с удовольствием стал у меня бывать, особенно потому что после бабушкиных похорон мама с папой решили переехать. Сначала мама думала, что, может быть, мы будем ту квартиру сдавать и все такое. Деньги – штука хорошая, но вдруг выяснилось, что хоть бабушка и клялась-божилась оставить квартиру маме, завещания она никакого не написала.
– Вот ведь вредная старуха, светлая ей память! – бушевала и свирепствовала мамуля. – И что, получается, все перейдет этому остолопу!
– И что? – разводил руками остолоп, то есть папуля.
– И то! Мало я с тобой промучилась, чтобы ты еще на старости лет единственное имущество пропил у «стекляшки», будь она проклята! – умело аргументировала она. – А ты хоть о дочери подумал?
– А что с дочерью-то не так? Отличная дщерь! – ерничал отец, глядя на меня.
– Так и подумай ты, ирод, – ей же замуж надо. Давай переедем, а эту квартиру – ей.
– Да я ж разве против, – под весом улик рухнул отец. Для него, конечно, отъезд в такую даль, как Октябрьское Поле, был как ножом по сердцу: вся его публичная жизнь, светские мероприятия и общественно-бесполезный образ жизни оставались здесь, у «стекляшки» и на лавочке около окошка приема стеклотары. Однако перед таким аргументом, как счастье влюбленной как кошка единственной дочери, папа устоять не мог.
– Так, может, ее туда поселим? – спросил он после некоторых колебаний. На его взгляд, это был идеальный вариант – и волки сыты, и овцы мирно пасутся, а главное, от «стекляшки» не надо уезжать.
– Да что ты. И сами так и проживем всю жизнь в этой помойке? – возмутилась мать.
– Почему помойке? – удивился папа. Для него текущие в ванной краны или отлетающий от пола линолеум проблемой не являлись. Он и не замечал этого ничего, зачастую проваливаясь в сон еще на лестничной клетке. А вот мама в глубине души, видимо, мечтала все-таки об уюте и накрахмаленных кружевных скатертях.
– Да потому что там метро рядом. Там кухня – восемь метров. Покрасим потолок. Сколько можно, всю жизнь ждем у моря погоды. Может, эти дома вообще никогда не снесут, будь они прокляты.
– Но я тут привык! – взмолился папа.
– Знаю я, к чему ты привык, – фыркнула мать. – Переедем, пропишемся, а дочь пусть приватизирует тут все. И сносит.
– Мам, ты уверена? – ахнула я. От открывающихся передо мной жилищных перспектив захватило дух. Кто в девятнадцать лет не мечтает о собственной квартире? И кого в девятнадцать лет волнует, отходит ли линолеум? Я была готова строить свое счастье хоть вообще без линолеума.
– А что, дочь? Конечно, так будет лучше! – смирился отец. Мать