Рассказать, поддержать, развить благородную, такую нужную всем идею! Вот же она, ниточка, за которую потянуть и – начать. Наконец-то начать! Сегодня же…
Однако… Я шел по темной вечерней улице… Кстати, почему так плохо, так мало освещены московские улицы? – в который уж раз думал я. Ведь столица… А в других городах еще хуже. И войны ведь давно не было, время вроде бы мирное. Так почему? И если бы только это… Ложь ведь на каждом шагу. Да, у Амелина мне понравилось, хороший он парень, честный, душой болеет, но… Если начать вспоминать… Многое можно вспомнить!
Да, стоило подумать о нашей жизни вообще, поразмыслить… Глухая, нерассуждающая, привычная тоска навалилась. Ведь нет настоящей жизни у нас, нет! Серое все и задавленное. Такое впечатление, что душат жизнь, ненавидят, все делают, чтобы люди не жили по-человечески! Но – кто? Сверху – да. А сами? Главное ведь – сами… Свыклись, привыкли! Никакого протеста!
Вошел в убогую свою квартиру – коммуналка на семь семей, одна кухня без окон с семью деревянными столиками, на которых по утрам бегают полчища тараканов. Центральное отопление провели год назад, а то печки топили. И газ провели тоже не так уж давно! И это почти в самом центре столицы… Шестидесятые годы, после войны прошло уже столько… Нет у нас ни душа, ни горячей воды, есть только общая кухня, заржавленная раковина и холодная вода из крана… Девушкам моим даже помыться негде. И туалет засаривается постоянно – трубы старые. Что же удивляться на то, что я вот…
Тут даже вздрогнул, вспомнив, Господи, Лора! Что же удивляться, что…
Отпер дверь своей комнаты, вошел. Скрипучий, выщербленный пол, поотставшие обои, ремонта не было больше десяти лет, мебель вся допотопная, тахта продавленная, доставшаяся по наследству, накидка на тахте рваная. Мне-то что, я привык, но девчонкам… И ей, Лоре…
А ведь я честно работал – то на заводе, потом на стройке, потом с фотографией. Зарплаты такие, что… Мои фотографии, кстати, очень хвалят. И рассказы мои хвалят те, кто разбирается в литературе. Но их не печатают. Мало социальности в них, говорят редакторы. Мало о Партии и комсомоле, мало рабочего энтузиазма, мало оптимистической направленности. Лжи мало! И о природе многовато, о прелести жизни человеческой. Это – не говоря об эротике. Эротика у нас вообще под запретом. Что это такое – эротика? Зачем? Как будто мужчин и женщин у нас нет, а есть рабочие единицы, неважно какого пола.
Зазвонил телефон в коридоре, и я вздрогнул. Быстро вышел, снял трубку. Алик Амелин.
– Олег, слушай внимательно. Ты только ушел, а мне новую информацию дали. Сегодня в клубе «Романтик» – том самом, который Штейнберг организовал, я тебе говорил о нем, помнишь? – так вот там состоится собрание в восемь вечера. Ты успеешь, если поедешь сразу. Встреча комсомольцев строительной организации – СУ-91 – со своим начальством. Там, представляешь, Бригада коммунистического труда – так они себя назвали, – а комсомольской работы на