Лакс размышлял, куда поставить сумку.
– Слушай, а твои домашние не будут возражать?
– Не будут… наверное…
– Это кого ты привёл?
В дверном проёме – две девичьи головы. Обе узкие, востроносые, глазами, с полными злобы и коротко, под мальчика, остриженными головами. Лаксу начало казаться, что плохо причёсан в этом городе он один
– Это мой хороший друг, – Лучевский отступил и поднял руки, – Из Оксиринска, поступать приехал.
– Мы сколько раз тебе говорили никого не приводить и не вписывать!
– У нас одни вешалки в прихожей на двести долларов, а ты кого-то с улицы приводишь!
– Стас, когда ты повзрослеешь? Не можешь сам повзрослеть – так хоть другим не мешай!
Лучевский закрылся руками.
– Да прекратите вы! Он только на одну ночь! Это племянник Триколича. Его убили сегодня, вы слышали
– Ещё лучше!
– Чтобы милиция пришла!
– Допрашивала в нашем доме!
– Арестовывала!
– Головой ты хоть думал?
– Пробовал хоть раз думать? Говорят, полезно?
– Сейчас отцу позвоним!
– Водит кого попало…
– Это ничего, – объяснял Лучевский уже снаружи, – мои сестрёнки – они всегда так бушуют. Они хотят спокойной жизни, – вот поэтому жить с ними и невозможно. Ты не обижайся, они покипят и успокоятся. Ты сумку оставил? Правильно сделал, теперь им будет сложнее тебя выкинуть. Как темнеть начнёт и родители за телевизор сядут, мы обратно вернёмся, только тихо.
– А почему тихо?
– Чтобы сестрёнки тебя снова не услышали.
IV. W
– Куда теперь пойдём? – спросил Лакс.
– Ну… не знаю.
Сейчас они шли вдоль Глухарёвки. Высокие окна смотрели на них почти насмешливо.
– Я есть хочу. Совсем не обедал. Как думаешь, получится незаметно пробраться на кухню?
Лучевский задумался.
– Пробраться можно, но там сейчас ничего нет.
– Что же делать?
– Можно в Вэ пойти. Дома сейчас всё равно не наешься.
– Почему?
– Период такой. Затратный.
Живот ощутимо прихватывало. В этом была неприятная особенность приступов – они, похоже, всерьёз затрагивали что-то, связанное с чувством голода. В особенно неудачные дни, когда мир почти полностью выцветал, холодильник на биостанции очень часто оказывался пустым уже наутро.
– А где это, Вэ?
– Вон там.
Небольшой куб из стекла и бетона стоял возле дороги, как раз посередине между Глухаревкой и линией обычных домов. Он словно не определился, с кем быть и казался упрощённой и уменьшенной копией здания, в котором располагалась клиника. На стёклах над входом поблёскивала загадочная готическая буква, похожая на две склеенных греческих «беты». На V было