– Пока в отделении интенсивной терапии. Посторонним вход туда запрещён, сами понимаете. Проводим меры по выводу из комы, но пока безуспешно. Удалось только стабилизировать дыхание… ну и другие основные функции организма. Что ещё сказать… Главные рефлексы сохраняются. А в сознание так и не приходит.
– М-да, плохо всё это… – протянул я, скорее чтобы заполнить паузу: в голову не приходило никаких дельных мыслей по поводу происходящего.
– Самое скверное, – добавила Тамара Сергеевна, – что мы не можем понять причину, по которой он впал кому. Собрали консилиум, мониторим состояние непрерывно уже третьи сутки… но пока ясности нет. Возможно, это нарушение мозгового кровообращения. С другой стороны, отдельные признаки свидетельствуют о резкой гормональной недостаточности гипофиза… Ладно, не буду вас пичкать медицинской терминологией. В любом случае, это только симптомы, а что их вызвало, мы не знаем. Вообще, подобные клинические случаи, насколько я знаю, в отечественной медицине не описаны. По крайней мере, ни я, ни мои коллеги не сталкивались.
– Вы имеете в виду…
– Я имею в виду случаи, когда депривация приводит к таким последствиям. По логике вещей, такого не должно быть. Но сами видите, реальность оказывается сложнее, и мы не всё знаем.
– Да уж, сложнее, это даже и не врачу понятно… – хмыкнул я. – Слушайте, может это прозвучит глупо… но что если он проводил этот эксперимент как-то по-особому? Ну, с какими-нибудь дополнительными нагрузками, допустим?
Тамара Сергеевна покачала головой.
– Вы знаете, это ведь далеко не первый его опыт сенсорной депривации. Весь последний год он этим активно занимался. Он всегда всё сначала отрабатывал, что называется, на собственной шкуре. Как настоящий учёный. Я могу сказать, что таких погружений он провёл не меньше пятидесяти. Погружался не только сам, – допускал и некоторых сотрудников, и даже посетителей нашего центра. Так что методика была хорошо отработана к настоящему моменту. И, конечно, всё делалось под наблюдением. Если бы была хоть какая-то опасность, – уж поверьте, он первым бы это запретил.
– Вы сказали «погружения», – заметил я. – Это вы так депривацию называете?
– Да, у нас помещение для депривации находится ниже первого этажа, заглублено метра на три в грунт. Поэтому и называем так.
Вот оно что! Е.Г. мне об этом не рассказывал. Наверное, собирался меня удивить при встрече. Но не встретил, и удивляться мне приходится совсем по другому поводу.
– Вы спросили про какие-то другие условия эксперимента, – продолжала женщина. – Я уже вам сказала, что необычным в этом погружении было только длительное время. Не менее четырёх часов. Но он ведь шёл к этому долго, постепенно увеличивая время пребывания в камере. С первого раза мало кто выдерживает более пятнадцати минут. Подают сигнал,