Благодарности
Особая благодарность Джорджу Э. Ромеро и Джону Руссо за то, что написали сценарий «Ночи живых мертвецов» и, тем самым, зажгли фитиль бомбы, которая прогремела громче, чем кто-либо мог себе представить. Спасибо Майклу Хомлеру из издательства St. Martin’s Griffin за то, что поддержал этот проект. Спасибо нашим агентам Саре Кроу и Дэвиду Гершу за то, что они провели его через странные и опасные пределы современного книгоиздания. И также, спасибо Дане Фредсти, самому лучшему в мире злобному ассистенту.
«Ночи живых мертвецов»: предисловие
Пятьдесят лет назад я смог убедить своих друзей, что нам по силам снять фильм; видит бог – настоящий, полнометражный игровой фильм.
В то время мы жили в Питтсбурге, штат Пенсильвания. До этого никто и никогда не снимал в Питтсбурге кино. Я родился и вырос в Нью-Йорке (Паркчестер, Бронкс)[1] и застал те ужасные дни, когда вокруг кишели банды вроде «Акул» или «Реактивных». В моем районе на улицах всем заправляли «Золотые макаронники». Это была итальянская банда. А меня все считали «мексикашкой». Из-за этого моя задница заработала тогда немало пинков.
Мой отец был величайшим человеком в мире. Когда я только появился на свет, он работал сразу на трех работах, чтобы меня содержать (я был единственным ребенком в семье).
Величайший человек в мире считал себя «кастильским» испанцем. Его семья была родом из Ла Коруньи[2]. Родители его прибыли на Кубу в дни ее расцвета. Достигнув успеха, они отправили папу и его братьев в Нью-Йорк. Там мой отец встретил женщину из Литвы, Энн Дворски, и они поженились. Я вырос, не зная ни испанского, ни литовского – только английский. Американский английский. Нью-йоркский. Если еще точнее – бронксовский.
Итальянцы с нашего района говорили на точно таком же «бронкс инглише», но из-за моей фамилии они считали меня «мексикашкой». Сейчас в основном считается, что у моего имени итальянские корни, но когда я рос, Цезарь Ромеро[3] был большой звездой, поэтому здесь не оставалось других вариантов – для всех я был латинос.
Но ведь я был лишь наполовину латинос, так? А если брать моего отца, то во мне не было ни капли латинской крови! В наши дни «латинос» означает «пуэрториканец». К моему смущению, мой испанец-отец отказывался иметь хоть что-то общее с теми «ублюдочными пуэрториканцами», которые «превратили Нью-Йорк в КЛОАКУ!».
Так что, как вы теперь понимаете, я никогда не придавал ярлыкам какого-либо значения.
Когда годы спустя мы вместе с Джоном Руссо объединили усилия над сценарием моего первого фильма, то совершенно не планировали, что главный герой будет цветным. Когда мы его придумывали, то в нашем воображении он был «белым парнем». Афроамериканец Дуэйн Джонс прошел прослушивание на роль, и, положа руку на сердце, это был лучший вариант, исходя из возможностей нашего скромного бюджета.
Мы не стали изменять сценарий. Дуэйн сам добавил кое-что в диалоги, чтобы его герой был меньше похож на того «неотесанного дальнобойщика», каким мы его изначально придумали с Джоном, но в остальном наша история осталась нетронутой. Его герой, Бен, встретил такой же трагический конец, будучи «черным», какой мы планировали, когда он еще был «белым». Это была, что называется, его «родовая травма».
Когда мы с Рассом Штрайнером ехали в Нью-Йорк с самой первой распечаткой «Ночи живых мертвецов» (тогда она называлась «Ночь пожирателей плоти») в багажнике автомобиля, то на каком-то пенсильванском шоссе услышали, что убит Мартин Лютер Кинг. После этого (и навсегда) – наш фильм стал восприниматься как расовый манифест. Мы и представить себе не могли, что расовый вопрос станет причиной, по которой фильм увидит свет. Мы рассчитывали, что сюжет будет вращаться вокруг группы персонажей, которые оказываются в экстраординарных обстоятельствах и не могут примириться из-за своих различий, что в итоге приводит их к смерти.
Сегодня я считаю, что причина успеха фильма в том, что его неверно интерпретировали. Нам повезло. И это везение продолжается.
Зомби заслужили себе место среди «Знаменитых чудовищ Фильмляндии». Они давно слонялись где-то поблизости. «Я гуляла с зомби»[4], «Белый зомби»[5]; даже Эббот и Костелло[6] встречались с одним из них или даже с парочкой. Когда мы с Джоном писали «Ночь», то не думали, что наши монстры – это «зомби». Мы никогда их так не называли. По нашей задумке, мертвые таинственным образом возвращались к жизни и пожирали плоть живых. Мы назвали их гули. Лишь после того, как о «Ночи» было столько написано, как об авторитетном явлении в кинематографе, после всех тех сотен статей, в которых наших созданий называли «зомби», я смирился с этим названием. Десять лет спустя после выхода «Ночи» я сочинил и снял сиквел, «Рассвет мертвецов», в котором впервые использовал слово «зомби».
Сегодня в популярной культуре зомби процветают. Я горжусь тем, что меня считают «крестным отцом» зомби-жанра, и не могу выразить, насколько горд