Однако Клашка поставила таз с бельем на землю и сама опустилась на траву.
– Эт-то еще что? – удивленно спросил Фрол, снова поднимаясь.
– А ты сядь, – попросила тихонько Клашка. – Поговорить хочу с тобой.
– Вот как? Не время вроде. И не место. – В голосе Курганова была насмешка.
– Это-то верно, – согласилась Никулина. – Да ведь что время! К тебе ни днем, ни ночью не подступишься. Одичал, что ли, с конями ты?
Курганов усмехнулся в темноту.
– В контору вызвала бы для разговоров. Ты имеешь право.
– Да ведь не придешь.
– Не приду, – вздохнул Курганов.
– Вот-вот… А почему?
– Слушай! – повысил голос Фрол. – Какого тебе черта от меня надо? О сегодняшнем… за эту стычку с председателем, что ли, прорабатывать пришла? Как колхозная активистка? Как член правления?
– Зачем? – негромко произнесла женщина. – Не эту стычку. И не как член правления…
– Ну уж… знаем! Давай совести!!
– Ничего ты, Фрол Петрович, не знаешь, – еще тише, с печалью в голосе проговорила Клавдия.
Курганов долгим взглядом посмотрел на Никулину, точно хотел в темноте разглядеть выражение ее лица.
В одном из бараков уже давно, кажется – с тех пор, как подошла к озерку Клавдия, играли на гитаре. Оттуда доносились озорные частушки, прерываемые взрывами смеха. Фрол прислушался невольно, как выговаривает под гитару лукавый девичий голосок, сообщает:
…А милый пристает опять:
– Можно ль вас поцеловать? —
Я сказала: – При луне
Целоваться стыдно мне…
И тотчас взмыл сердитый мужской бас:
А месяц ходит по небу —
В тучу скрылся хоть бы,
Этот месяц взять бы
Снять да расколоть бы…
Фрол до конца прослушал частушечников, до самого того места, когда наконец парень и девушка поцеловались во время свадьбы при всем честном народе, и сел. Несколько минут они молча слушали, как веселится молодежь. Озеро снова было гладким, квадраты и треугольники лежали на нем спокойно.
– Я вот, Фрол, все гляжу на тебя и думаю: с чего ты такой? – подала наконец голос Клавдия. – Сколь я тебя помню, ты все угрюмый, нелюдимый. И злой.
– Ишь ты какая приметливая, – в голосе Фрола засквозил прежний холодок.
Клавдия уловила его.
– А ты, Фрол, не сердись. Ведь, сдается мне, сам на себя сердишься.
– Слушай, уйди-ка ты, а?
Но Фрол это произнес уже не гневно, как первый раз, а просящим, уговаривающим тоном.
– Да я могу и уйти. Только… Ты вот говоришь: «Давай совести за сегодняшнее». Но ведь тебе и без меня совестно. Перед самим собой. А?
Фрол, огромный, неуклюжий, пошевелился и чуть отодвинулся от Клашки. Помолчал и сказал неожиданно:
– Слышишь, живет?
– Кто живет? – не поняла Никулина.
– Озеро. А так вроде мертвое.
Клашка прислушалась и тоже уловила еле внятное всплескивание невидимых в темноте маленьких волн. И вдруг ей стало понятно,