Соль. Жан-Батист Дель Амо

в те редкие разы, когда они занимались любовью. В нем отражались спина и ягодицы Матье, когда он копошился на ней. Она была зрительницей встречи их тел, представляла себя одной из тех, других, которых он желал больше, чем ее, этих женщин, которым Фанни в конце концов стала сопереживать, даже не зная их, как будто они были иным воплощением ее самой в другой реальности, где смерть Леа никогда бы не случилась. Она поправила прическу. Урчание газонокосилки за окном удалялось, но все еще долетало до нее. Ветер приподнял тюлевые занавески, и яркий свет вдруг затопил комнату, лизнул ее шею и лицо, налил тело тяжестью и развеял дурноту. Теперь она чувствовала себя хорошо, скользя по поверхности видимого, тоже эфирная, воздушная. Фанни легла на кровать. Шелест занавесок и свет рисовали под ее веками промельки форм; расплавленные пятна скользили перед ней по горизонтали, оседая под своей тяжестью, и каждый отсвет становился бликом на гребне волны, светящейся пеной. Ей пригрезилась сцена, которую они пережили, но о которой она никогда больше не вспоминала потом, хотя это был один из тех моментов счастья и восторга, полнота которых – привилегия детства. Было условлено, что Арман отведет их к морю. Лежа на кровати, Фанни вновь видела, как они спускались в порт по узким улочкам Сета.

      Луиза держала Жонаса на руках. Альбен с Арманом шли впереди. Они шагали так, будто были одни, но Фанни чувствовала по оживленности матери, по ее бодрому шагу, как она горда, что идет через город со всей семьей. Она не могла бы сказать, ходили ли они к морю раньше, но была столь же возбуждена от перспективы провести вместе день, сколь и от другой – проникнуть в тайну, разгадать отношения отца с морем. Фанни знала порт и пляжи, мать часто водила их туда, и они часами купались, но для нее существовало два моря: то, что всегда было рядом, отливающее синевой и зеленью, с запахами водорослей и песка; и то, другое, о котором отец молчал и которое, однако, царило в семье, это море без горизонта, без суши и без дна, черное и холодное, то щедрое, то беспощадное. По крайней мере, таким она его себе представляла, и до сих пор, когда думала об отце, ей виделся моряк на смолисто-черном просторе, капитан Ахав[3].

      Погода стояла прекрасная. Ситцевое платьице на ней позволяло теперь узнать на снимках девочку, которой она была когда-то. Жонасу едва исполнился годик. Он был на руках у матери, у ее полной груди, покрасневшей от солнца в глубоком вырезе. Она любила мать такой, какой та была после рождения Жонаса: толстой и всем нутром привязанной к ее брату. Фанни наблюдала кормления и пугалась того, с каким упорством Жонас силился проглотить грудь. Она открывала для себя семью, нерасторжимые узы крови, когда они спускались к порту. Ничто не могло нарушить упорядоченность и безмятежность, которые ее отец и ласковое тепло лета решили подарить этому дню. Свет в ее воспоминании был плотным. Он окутывал неподвижностью фасады и колыхал асфальт мостовых. Позже Фанни возненавидит Сет, его разномастно покрашенные дома, вездесущую