Я задумываюсь, кого он видит перед собой. Взялась неизвестно откуда, занимается непонятно чем, вознаграждения не требует, на экстрасенсов, которых показывают по ящику, не похожа: ни тебе побрякушек, ни перстней с нелепо большими камнями, ни какого-либо другого магического антуража. Тихая. Робкая. Бесцветная. Смотрит куда угодно, только не на собеседника, а если и смотрит – то одним глазом.
Нервно теребя папку с бумагами, Ершов говорит, что я оказалась права. Яна всё рассказала. Приёмный отец начал приставать к ней, когда ей едва исполнилось двенадцать. Почти два года продолжались домогательства, и никто не догадывался. Даже приёмная мать. При этих словах Ершов передёргивается. У него лично сложилось впечатление, что она обо всем знала или догадывалась, но она это отрицает. Пусть это останется между нами, доказательств все равно никаких.
– Что теперь будет с Яной?
Ершов пожимает плечами.
– Наверно, отправят обратно в интернат. Эх, жалко девчонку. Что с вами?!
Замызганная чашка с растворимым кофе, которую я крутила в руках, летит на пол, разбрызгивая горячую жидкость по моим сапогам и деревянному полу. Я сижу, разинув рот и выпучив глаза, и не могу вдохнуть. Невидимая сила сжала горло, перекрыв доступ воздуха. Я задыхаюсь, перед глазами пляшет светящееся пятно с рваными краями. Ершов бестолково мечется вокруг, зачем-то бьёт меня по спине. Как ни странно, это помогает.
Давление на горло исчезает, я с шумом втягиваю воздух. Перед глазами всё ещё качается силуэт со скошенной на бок головой, черный на фоне светящегося пятна.
Когда я снова в состоянии говорить, то прошу Ершова поехать к Яне, прямо сейчас. Как можно скорее. Потому что она в опасности. Долго уговаривать его не приходится. Мы садимся в новенький черный Рено и мчимся по тёмным улицам. Останавливаемся перед знакомым мне домом, в окнах горит свет.
Я остаюсь в машине, Ершов стучится в дверь. До меня доносятся голоса: спокойный Ершова и истерически-громкий – женский. Женщина кричит, я разбираю отдельные слова: «оставить в покое» и «совсем совесть потеряли».
Ершов возвращается сконфуженный. Мы сидим какое-то время молча, Ершов не упрекает меня, но его молчание красноречивее слов. Потом он подвозит меня до дома. Мне хочется оправдаться, но я не знаю, где найти понятные слова. Да, сейчас с Яной всё в порядке, если это можно так назвать. Но моя тревога не улеглась, а, наоборот, возросла. Дело в том, что время – оно как коридор. Мы движемся по нему, но то место, куда мы идём и то место, откуда мы вышли, существуют прямо сейчас. То, что я увидела, может случиться завтра, через неделю, через секунду.
А в восемь утра Ершов звонит и хмуро сообщает, что Андрея