Ульяна постояла немножко, всматриваясь в тонущие в тумане здания, а потом решительно встряхнула головой. Терять было нечего. Она подошла к киоску, от которого головокружительно пахло свежезаваренным кофе. В одном кармане приятно звенела мелочь, в другом плотным валиком лежали купюры Гуса. Экономить смысла не было. Особенно если полынь не появится больше.
– Капучино, пожалуйста. Большой, – проговорила Уля в окошко, как делала сотни раз.
Бариста улыбнулся ей, подхватывая из высокой стопки картонный стаканчик. Машина заурчала, вспенивая молоко. Уля с наслаждением наблюдала за точными красивыми движениями. Когда в ее ладонь лег теплый стаканчик, она вдохнула аромат и с трудом сдержала стон.
Как просто оказалось вернуться, будто она в самом деле собиралась идти по знакомой аллее туда, где ждут мама и брат. Но дома ее никто не ждал. Этого не исправить стаканчиком кофе.
Мелодичный голос баристы заставил Улю взять себя в руки.
– Вы орешки забыли.
– Да, спасибо, – рассеянно ответила она, забирая коробочку фундука в шоколаде.
Какое несчетное количество раз студенческие дни заканчивались именно так? Они с Вилкой выбирались из метро, брали кофе и шли в сторону дома, хохоча и перекидываясь шуточками. Врученных в подарок орешков хватало как раз до подъезда. Но парочку Уля всегда оставляла Никитке и украдкой совала их в мальчишеский кулачок. Дома сладкое было под строгим контролем. Мама не хотела, чтобы у сына испортились зубы.
– Потом всю жизнь будет с ними мучиться, если не уследить, – говорила она, любовно поправляя сыну отросшую челку.
– Так у него же молочные, ма, – вступалась Уля, но мама и слушать не хотела.
– Сейчас привыкнет как правильно – не испортит коренные.
Если бы она знала, что не будет этих коренных зубов, разрешала бы сыну хватать пригоршнями вредные сладости? Не одергивала бы его, заигравшегося перед сном? Слишком громко хохочущего на улице, отказывающегося есть вареную рыбу? Обнимала бы его чаще? А может, решила бы и вовсе не рожать?
От этих вопросов Уле захотелось упасть на землю прямо тут, у метро, и долго рыдать, захлебываясь и вздрагивая всем своим существом, так истошно, чтобы мама услышала ее плач и пришла, и рухнула рядом, готовая кричать, срывая горло и разделяя боль, которая никогда не пройдет, пополам с дочерью. Но три года научили Ульяну терпеть. Она поморщилась, прогоняя иголки, засевшие глубоко внутри, и пошла по аллее, осторожно прихлебывая обжигающий кофе.
Когда до дома оставалось всего полквартала, Уля замедлила шаг.