вином, жареной картошкой, коврижкой и сливочным маслом ― в общем, côté
[220] продуктов, на славу. 1
го числа обедал у П.Д.: икра, рыба, винегрет, портвейн, мясной суп, плов, чай с тортом. Я уже тогда решил идти в военкомат 2
го числа и торопился, торопился насладиться жизнью (получил 1000 р. от Лили). 2
го числа мы с Новаковичем отправились в военкомат; просидели, простояли, проваландались весь день; прошли подобие медкомиссии, определившей нас годными, заполнили анкету; паспорт у нас забрали. Сегодня решилась наша судьба. Я, по правде сказать, очень надеялся на то, что нам дадут отсрочку, так как мы школьники и выпускники 10
го класса. Прошел призывную комиссию, которой сообщил об арестованных и ответил на вопрос, когда приехал из-за границы и т. д. Всем говорили, в какой род войск их определили; мне же сказали «подождать решение комиссии». Поздно вечером, после того, как нас собрали в большом зале военкомата и военком майор Коканбаев, толстый узбек в орденах, произнес пламенную речь (сначала на русском, потом на узбекском языке), начали раздачу документов. Молодые рабочие с оборонных заводов получили отсрочку до 1
го июля, все остальные получили явочную карточку ― явиться такого-то числа с вещами в военкомат. Новакович, которого определили в артучилище (все окончившие свыше 7 кл. зачисляются в училища), получил явочную карту на 10
е число; он зачислен в команду № 2. Я тоже получил явочную карту № такой-то, но увидел, что графа «и зачислен в команду №» заполнена неразборчиво ― что-то вроде «тр.». И тут кто-то сказал, что это ― трудармия и что это ― очень плохо, что это ― каторга и что туда направляют уроженцев Зап. Украины, заключенных и прочий сброд. Роют окопы, каналы, работают на заводах и даже в колхозах. Какой ужас! Завтра утром я пойду с Новаковичем в военкомат, во что бы то ни стало добьюсь военкома или начальника 2
й части и спрошу ― мол, всем сказали, в какой род войск их определили, а мне не сказали. Тогда, я думаю, он ответить будет должен, ибо действительно всем сказали. В случае подтверждения того, что я определен в трудармию, я попрошу изменить это решение и определить меня в артучилище ― мол, неразлучен с Новаковичем, хочу защищать родину и быть вместе со своим товарищем. Кстати, захвачу справку об эвакуации от Союза писателей. Сомневаюсь, чтобы что-либо путное вышло из этой затеи, но нельзя оставаться пассивным и хоть выяснить, куда я определен, необходимо. Итак, через шесть дней окончательно и бесповоротно кончится моя культурная жизнь и начнется страшное, бредовое, холодное и чуждое неведомое. Почему я хочу быть в одной части с Новаковичем? ― Потому что он все-таки мой товарищ и мне страшно, страшно идти одному, совсем-совсем одному в какую-то страшную, каторжную трудармию. Неужели мне готовится Алина участь? Неужели мне придется работать простым рабочим или копать землю, несмотря на мои 9 классов, несмотря на мой французский язык? Неужели эта репрессия обрушится на меня ― и за что, и на сколько времени? Возникает вопрос в связи с мобилизацией ― каким образом разойтись с Марией Александровной? Оставить ли ей кожпальто, чтобы она продала? Или взять с собой ― понадобится? Ведь если это трудармия, то форму
