Я не чувствую его дыхания, а кожа кажется очень тонкой и холодной, как мокрая тряпка; глаза у него такие красивые, что взгляд не оторвать, но иногда они такие едко-насмешливые, что мне хочется закрыть ему веки. Он весь белый, бывает, что когда я на него смотрю, мне слышится хруст, он такой белый, что кажется призрачным, хочется посмотреть, какого цвета он внутри, он похож на (Не скучай)
Персик, падающий с лестницы.
– Что ты мне расскажешь? – говорю я.
Сон длился долго. Я слышал(.) треск.
Мне плохо видно.
Сон был похож на огромную лужу, через которую размывается серое пятно асфальта; там пряталось что-то прозрачное, но ощутимое, едва сформировавшееся. Оно будто растекалось по венам, заполняло тело и незримо ощущалось в мыслях и замыслах. Что-то несомненно вглядывалось в него из этой серой лужи, пожалуй, это сродни тому, что нам показывают в фильмах ужасов, когда персонаж напряженно всматривается в темноту, зная, что нечто пристально смотрит него. Но если в темноте было бы вполне естественно обнаружить кого-то, то в сером, то есть более освещенном пространстве, было довольно странно чувствовать на себе чей-то взгляд и при этом не находить его источника, как если бы кто-то прятался за шторой в комнате и всё время наблюдал.
Вильям проснулся. Ему никогда не снились такие сны, ему вообще редко что-то снится, поэтому ощущение было мерзейшее.
Вильям сделал всё, что полагается делать утром и вышел из дома. Улочка была приличная для этого района – почти чистая, но, как это обычно бывает, всё портили люди. Они ходили по узкой дорожке, такие худые, посеревшие от напряжения и какого-то тупого безразличия ко всему; взгляд был такой же – отсутствующий, но мысли их кружились вокруг бесчисленных проблем, заставляющие лицо мелко подрагивать от нервозности. Они были похожи на хлюпенькие глиняные горшки, которые изнутри разъедает кислота: такое, безусловно, далеко не украшение для улицы.
Вильям был чрезвычайно худ, сгорблен, ужасно бледен, а глаза всегда имели нездоровый блеск – бывало, что насмешка в них оскорбляла людей больше, чем любые слова, однако обычно его взгляд сохранял странную смесь презрения и любопытства, что вызывало не более, чем простую неприязнь. В остальном же он был привлекателен: белокурые волосы, почти белёсые, опухлые губы и острый подбородок, в общем-то, был довольно женственен.
Сегодня был праздник и весь город суетился, хотя это выглядело скорее как бегство крыс из горящего дома: излишне беспокойно. Вильям впал в глубокую задумчивость и случайно забрёл в (Ветер приносит запах весны). Он присел на скамейку, весь дрожащий и бессильный, и уставился перед собой.
– Сегодня хороший праздник, как раз по мне, – нервно усмехнулся Вильям.
Он осмотрелся кругом. Дорожка, извилистая и неширокая, выкладывала путь к горе. Та тянулась высоко, верх её терялся в похожих на сладкую вату облаках, к ним подползали змейки белых калл, точно множество дорожек, ведущих к небесам. С горы никто не спускался и не поднимался, но воздух будто дрожал от множества голосов, хотя создавалось ощущение, что как бы далеко ты не зашёл в горы, там будет пусто. Вильям развернулся, пытаясь понять, как он сюда пришёл и как отсюда уйти, и, к своему удивлению, обнаружил на скамейке рядом с собой юношу его возраста. Тот был ужасно неподвижен, не было видно даже, чтобы он дышал.
Вильям почему-то был убеждён, что это не более, чем кукла, хотя, разумеется, такого совершенства в кукольном деле человек не смог бы достичь. Лицо его как-то посерело; глаза, рот, нос нельзя было отличить в тусклой массе, странно расплывавшейся, как краска на поверхности воды.
Вильям посмотрел в противоположную от горы сторону. Когда засыпаешь, звук постепенно глохнет; место лишилось цвета, как лицо мальчика-куклы. В лицо задул сильный ветер, подгоняя вихрь листьев персиковых деревьев, проросших прямой линией от скамейки до размытых границ горизонта.
Ветер был чертовски сильным, листья бились прямо в глаза, поэтому Вильям решил идти прямо по ветру, в гору.
Подойдя к ней, он увидел, что дорожка переросла в лестницу и ведёт прямо на вершину, никуда не сворачивая. Листья и лепестки так плотно облепили её, что, казалось, она состояла только из них, а гора просто выросла, обняв мягкие ступени. Нежно-розовые персики смущенно подглядывали за ним. Ветер замер. Послышался влажный стук. Что-то стремительно катилось с лестницы.
В день праздника Бон, в серых сумерках, из неведомых вершин, доносился едва различимый мерный стук.
Мне плохо слышно.
Вильям порывисто вздохнул от резкости смены картинки перед глазами. Занимался рассвет, и солнце, будто поднимаясь из-под плёнки асфальта, отчаянно старалось согнать серость с улиц. По всему казалось, что Вильям просто ходил взад-вперёд по переулку рядом с домом; ноги нещадно болели, веки тяжело опускались, покалывая глаза.
Громкие возгласы