Поэтому, мы можем сделать вывод, что социальные ограничения будут более чёткими, явными, устойчивыми, значимыми в более целерациональных обществах, ориентированных на созидание и реализацию каких-то своих проектов (которые, однако, могут и противоречить интересам, желаниям и потребностям части общества). Напротив, для реактивных, бессознательных, зависимых обществ социальные ограничения менее значимы (что, с другой стороны, даёт большую свободу индивидам и группам, не вписанным в общесоциальный «мейнстрим»). Например, для постсоветской России 1990—х гг. было характерно снижение целерациональности по сравнению с СССР, а, следовательно, снятие, ослабление, релятивизация многих социальных ограничений и усиление их изменчивости, подвижности, неопределённости. Наиболее чёткие и жесткие системы социальных ограничений мы видим в различных рационалистических утопиях («Законы» Платона) и тоталитарных государствах (См. 212, 292). Однако представить общество без социальных ограничений затруднительно, ибо в этом случае оно должно было бы быть полностью реактивным и иррациональным, а также нематериальным, причём постоянная изменчивость подавляла бы в нём возможность любого заранее спланированного, рационального действия и достижения. В истории такие общества неизвестны. Поэтому эмпирически мы наблюдаем во всех обществах изменчивое сочетание ограничений и свобод в различных пропорциях. Отсутствие социальных ограничений в гипотетическом обществе означало бы ещё и отсутствие культуры и языка, для которых характерны правила и ограничения, ибо культура и язык целерациональны. Язык, как и культура, существуют для того, чтобы нечто выражать, фиксировать и передавать, то есть, заключают в себе определённую цель. При этом, однако, культурные артефакты, символы, слова могут быть многозначны и должны восприниматься полилектически, то есть многомерно, а не одномерно и однозначно (этот вопрос не следует упрощать). Статус членов такого гипотетического общества должен был бы также быть неопределённым и изменчивым, и их нельзя было бы чётко определить как существ (людей), принадлежащих к данному обществу, а не к какому-то иному миру и форме существования (что, с другой стороны, давало бы им большую свободу). Однако, в подобной ситуации находится любой религиозный человек, воспринимающий себя в качестве «гражданина, как минимум, двух миров» – обыденного и потустороннего. В такой системе координат живут также мистики, эзотерики, шаманы31.
Так как ранее атрибутами социальности были определены культура, язык и человеческий статус её обладателей, то можно сделать вывод, что обществ без социальных ограничений не существует,