– Ты совратил Адама и Еву. И отсюда все пошло. И все с тех пор движется в жопу!
Он посмотрел на меня как бы с недоумением. И как бы смущенно хихикнул:
– Значит, полагаешь, что это я был?.. Ну, ладно, предположим, я. Так неужели ты не понимаешь, что их до этого не было?
– То есть как это не было?! – возмутился я. – Они были сотворены. И… И… И невинны.
– Не было их, – как бы оправдывающимся тоном. – Это были всего лишь бесплотные идеи, эйдосы. И обитали они не в раю, а в области идеального. Ну, ты Платона, наверно, читал? Канта?
– О да, – не сдавался я, – это твой конек, твоя прерогатива, твое дьявольское изобретение. Вся эта хренова философия!
– И это, как ты считаешь, съеденное яблоко, – продолжил он, не обращая внимания на мои возражения, – всего лишь инициализировало идеи мужчины и женщины, материализовало их. И, если строго говорить, вложило в их довольно туповатые головы этические правила. Однако они тогда мало что поняли. Пришлось в дальнейшем растолковывать Моисею, а потом и Христу… Так что, дорогой мой, без инициализации тут ничего бы не было. И тебя в том числе.
Это было невыносимо. Вся эта ложь, похожая на правду… Все это логическое шулерство…
– Ты можешь говорить все, что хочешь, – попытался его остановить, – я тебя не боюсь. Ты мне не страшен.
– Ты себя должен бояться, – рассмеялся он совершенно омерзительно. – Своего алкоголизма, а не меня. Ведь я же не заставляю тебя так пить? Ведь правда же? – Нет, это все ты! Я вижу, куда ты все ведешь, в какую жопу! И это терпеть невозможно. Невозможно! Я зажал уши ладонями. Но он повысил голос. И обрывки мерзости все же вползали в мое сознание. И тут я нашелся: – Все, хватит! Уходи! Ко мне должна прийти женщина. Он поверил. Сделал вид, что поверил. Извинился. Гадливо и гнусно. Якобы извинился. И исчез. Внезапно в дверь позвонили.
26. Лa1 – e1…
Он опасливо, на цыпочках, подошел к двери. Как это делает любой сильно пьющий и не все помнящий человек.
Это мог быть кто угодно! Дворники! Бандиты! Жэковские крысы! Менты!
Да, это могли быть менты. Потому что он не был уверен ни в чем. Мог в беспамятстве убить кого-нибудь. Мог, не помня себя, подписать дарственную на квартиру. Украсть… Нет, украсть все же не мог. Для этого требовалась трезвая координация организма и мыслей. А убить – вполне…
В глазке искривленная широкоформатной линзой до состояния кривоногой каракатицы, чему сильно возрадовались бы Лобачевский с Минковским, была какая-то баба. Совершенно незнакомая.
Поэтому он так же, на цыпочках, начал пятиться назад. Свалил локтем портфель, стоявший на доисторической стиральной машине, которая использовалась как тумбочка. Произвел шум.
Баба опять позвонила.
И крикнула: – Открывай-открывай! Позабыл, что ли?
Да,