Университетом наших отцов был сельский годекан, где собирались мужчины и просиживали часы досуга или ждали очередного призыва муэдзина на молитву в мечеть. Здесь сообщали новости местные и государственные, если доносили их сюда случайные прохожие, приезжие или посыльные. Здесь решали дела житейские, тяжбы и споры. Открыто, неподкупно, при всем честном народе.
Учителями и судьями были убеленные сединами старейшины родов. Это они, почтенные аксакалы, в которых так удачно сочетались житейская мудрость и наивность детей природы, учили сынов своих и внуков ценить честь и совесть дороже жизни, презирать двуличие и ложь, мириться с нуждой, не бояться горькой правды, служить достойно, не нарушать клятвы и данного слова даже в ущерб себе, быть милосердными к немощным.
Жили бедно в убогих саклях, восхваляя Аллаха за хлеб насущный, которого вдоволь не было. Урожая с жалких клочков плодородной земли едва хватало на полгода даже середнякам. Поэтому вся мужская часть населения, к которой относились и мальчики с восьми лет, изучала помимо дел хлеборобских различные ремесла.
Большинство моих односельчан были медниками и лудильщиками. Каждую осень после уборки урожая спускались они со своих бесплодных высот в плодородные предгорные степи, где в шумных городах и богатых селах искали заработка, чтобы к весне снова возвратиться к семьям на побывку и поддержку.
Некоторые умельцы-отходники со временем переселялись в города с семьями, оставляя в ауле своих стариков, и лишь когда жизненный путь их приближался к финишу, возвращались к могилам предков.
Родители мои тоже в свое время уехали из аула и поселились в одном из губернских городков, где я и явилась на божий свет.
Моему рождению, как и вообще рождению девочки в те времена, видимо, не очень обрадовались. И потому, как только я встала на ноги и начала понимать, что можно, а что нельзя, меня отвезли в аул к дедушке и бабушке.
Старики были довольны. Они боялись, что, живя в городе, я не буду знать родного языка, обрусею, а еще им, наверное, было скучно без малых детей.
Поскольку в тот бездумный период детства мне было безразлично, с кем жить, я легко перенесла разлуку с родителями и была вполне счастлива, обласканная нашей многочисленной родней.
Мой дедушка Исмаил в те годы считался одним из старейших нашего рода. Неподкупной справедливостью, бесконечной добротой, беспредельной щедростью и разумной строгостью он умел заставить сородичей не только считаться со своим возрастом, но и уважать себя. Говорили, что моему дедушке около ста лет, хотя никто не знал точно, когда он родился. Известно было, что в то время шла русско-турецкая война, а в день рождения лил дождь…
Дедушка даже в пожилом возрасте имел приятный, благообразный вид. Белая, мягкая, как первый горный снег, борода приятно сочеталась с серыми бровями и нежной, розовой кожей лица. Вот только глаза, большие, миндалевидные, были мутными – к старости он ослеп.
Он вынужден был постоянно сидеть или лежать в углу на разостланном шерстяном тюфяке, укрывшись огромной серой шубой из овчины. Шуба была дубленой, приталенной, ей теперь могли бы позавидовать самые взыскательные законодательницы современной моды. Она служила ему и верхней одеждой, и одеялом. У шубы были длиннющие рукава, резко сужавшиеся книзу. Эти рукава заменяли торбы. В них мой дедушка складывал яблоки, груши, конфеты, орехи – все, что не могло испортиться и что ему как старейшему рода приносили в дни свадеб или похорон наши родственники.
По старинному обычаю дедушку обязательно посещали тотчас после приезда все родные. Они обязаны были не только засвидетельствовать свое почтение, но и доложить о делах личных и событиях, происходящих в мире. И даже те односельчане, которые не имели с нами родства, навещали моего дедушку, как и остальных старейших села, приносили гостинцы. Их дедушка прятал в рукава своей шубы – не для себя, а для меня, он не ел фрукты и сладости.
Если бы он не прятал гостинцы, конфеты и фрукты уничтожал бы за меня мой дядя Пир-Будаг.
Огромная шуба моего дедушки также служила мне надежным убежищем как от холода в зимние дни, так и от преследователей, о которых я расскажу позже.
Моя бабушка Загидат была полной хозяйкой в доме и подчинялась только дедушке. У дедушки было четыре сына: Рашид, Мурад, Арслан-Бек и Пир-Будаг.
Старший, Рашид, жил с отцом. Он был хлеборобом и слыл силачом, в ауле никто не мог побороть его. Камень-диск в местных соревнованиях он забрасывал дальше всех.
У дяди Рашида было две жены: Райганат и Хадижа. Обе они были бездетны.
Дядю Рашида убил молодой односельчанин Чулан за то, что мой дядя дал оплеуху этому невежде, сыну богача, который не уступил место на годекане бедному старику. Через несколько дней, когда дядя Рашид поехал в окружной центр на базар, Чулан выследил, выстрелил в него и удрал куда-то.
Пуля попала в живот. Раненного привезли домой. Неделю он мучился, а потом умер. Местные знахари ничего не могли сделать, докторов тогда не только в нашем ауле, но даже в окружном центре не было.
Отец