– Я здесь. По паспорту Калинина.
– Ты позвонила… что-то от меня хочешь? Могу помочь? Калинкина-Калинина! Ты никогда не умела просить. Так не живут в советском обществе. Мы: один за всех, а все за одного. Ой, ты говорила, что если не выскочить из пионерских лозунгов, то навечно останешься с красным галстуком на шее. Сашка, не томи, проси, пожалуйста! Что ты молчишь? Совести у тебя нет! Я уже месяц на работе и дома одними междометиями огрызаюсь!
– Ленка, съезди к нему, пожалуйста! Поговори. Почему? Почему пусть не мне, Даньке не объяснил. Это какая-то невообразимая степень презрения. За что? Когда казнят, прежде чем казнят: четвертуют, сажают на кол, вешают, расстреливают – произносят приговор. Я не знаю текста приговора. Ты спроси Сергея. Без текста приговора мне не выкарабкаться.
– Он ведь оставил записку?
– Из двух предложений. Одно простое, второе односоставное, определенно-личное. «Я ушел. Не звони!»
Записку я обнаружила на столе, когда мы с Данькой вернулись из Евпатории, Сергей почему-то не встретил нас на вокзале. У Даньки за прошедший год было четыре бронхита и одно воспаление легких – он кашлял безостановочно, с ноября по май. Данька напоминал узника фашистского детского концлагеря. Папа продал свою коллекцию монет, уникальную, и я с сыном на три месяца уехала в Крым. Планировалось, что Сергей присоединится к нам в отпуске, но у него не получилось, не отпустили с работы. Я ему писала на четырех-шести страницах пространные письма, он изредка присылал открытки. На их лапидарно повторяющийся стиль и беспомощные восклицательные знаки я почему-то не обращала внимания. «Купайтесь, наслаждайтесь! У меня – швах на работе! Не продохнуть, не вырваться! Обнимаю!» Какой мог быть «швах» в институте у младшего научного сотрудника летом?
Лена Афанасьева хороша в ярости и во гневе. Лицо у нее простоватое, чуть сонное, курско-орловского замеса, по выражению Юры, Ленкиного мужа. Не исключаю, что ради того, чтобы увидеть, как преображается жена, как распахиваются ее глаза, взлетают брови, трепещут ноздри и пляшут губы, Юра нет-нет да и доводит ее до злого исступления.
Ленка пришла к нам в состоянии: хочется рвать и метать, рвать и метать (Бывалов в исполнении Ильинского, фильм «Волга-Волга»). Подруга была хороша необыкновенно.
Дверь за ней не успела закрыться, как Ленку прорвало:
– Он сволочь, зараза, предатель и скотина последняя!
– Ты видела Сергея? – спросила я.
– Да! Этот мерзавец хотел уклониться, но я пригрозила, что пойду в партком института и буду разговаривать с ним в присутствии членов бюро. Тогда он сказался больным. А я к нему домой нагрянула! В высотку на площади Восстания. Он тебя давно обманывал, потому что она уже сильно беременная, на шестом или седьмом месяце.
– Высотка? – спросил папа.
Мы все толкались в прихожей: мама, папа, я, Данька.
– У беременных большой живот, – сообщил Данька, – но только у женщин.
– Важное уточнение, – сказал папа. – Беременных мужчин можно определить