«Ба-ам!» – неслось с колокольни. – «Ба-ам, ба-ам!»
– Ну ладно, пойдем, ребята! – сказала Галя. – А кстати, Устименко, тебе бы не мешало самому сделать такой докладик.
И они ушли все вместе, немного смущенные Володиной ученостью, сердитым блеском глаз и худобой.
– Учит, учит, – недовольно сказала Анохина. – Учитель какой выискался.
– Ты не говори, – возразил Борька Губин. – Он действительно товарищ и мыслящий, и читающий.
Отец приехал
Уже в передней, не зажигая света, по одному только запаху табака и кожи он понял, что приехал отец. Не сняв пальто, с воплем Володя бросился в его комнату. Афанасий Петрович сидел у стола в своей характерной позе – очень прямо – и читал газету. Он был в хорошо отутюженной, щегольски пригнанной гимнастерке с летными петлицами, и на рукаве его золотом отливали шевроны; ремень висел на спинке стула, и это означало, что отец совсем дома и никуда нынче не собирается. Они поздоровались за руку, как всегда; отец слегка прищурился и притянул к себе Володю. Поцеловаться им не удалось, они это не умели делать, но Афанасий Петрович слегка потискал сына и велел ему снять пальто и садиться ужинать. Тетка Аглая внесла из кухни сибирские пироги с рыбой. Глаза ее смеялись от радости, щеки так и пылали. Она без памяти любила брата, гордилась им и его приезды всегда превращала в праздники.
– Докладывай! – велел отец, выпив рюмку холодной водки.
Володя доложил, не солгав ни слова. Афанасий Петрович крупными руками держал кусок пирога и не отрываясь смотрел на сына.
– Врет он все! – воскликнула Аглая. – Не может этого ничего быть. Так учился, чуть не первый в школе…
– Причины? – спросил отец, пропустив мимо ушей восклицание сестры.
– Это после! – сказал Володя. – Но, коротко говоря, дело в том, что я твердо решил быть ученым.
Афанасий Петрович даже не позволил себе улыбнуться.
– Целые ночи занимается, – опять заговорила тетка, – книг натащил – что-то ужасное, а теперь такой подарок… Врет, все врет!..
Попозже, когда истомленная своим гостеприимством тетка Аглая уснула, оба Устименки сидели рядом, и Володя слушал отца.
– Мне судить трудно, – говорил Афанасий Петрович, попыхивая папиросой. – Я человек неученый, я военный летчик, но предполагаю, что всякая наука должна иметь под собой фундамент. Вот, допустим, наше занятие – воздух. Казалось бы – ручку на себя, ручку от себя – все просто. Но, однако же…
Они сидели рядом, и Володя не видел, куда смотрит отец, но чувствовал его серьезный, строгий и спокойный взгляд, как чувствовал своим худым, еще мальчишеским плечом его могучие мускулы. И испытывал спокойное и полное счастье. Этот человек с жестким профилем, с морщинами на обветренном лице, этот смелый и мужественный летчик был его, Володиным, отцом, и разговаривать с ним на равных, задумчиво подбирать нужные слова