Деррида. Бенуа Петерс

До сей поры я делал вид, будто считаю, что меня парализовали внешние [причины], я желал убедить себя, что, как только экзамен на звание агреже будет пройден, из меня будет бить как из фонтана. Но теперь едва ли не хуже, чем прежде. Конечно, я утешаюсь, зачисляя себя в жертвы кризиса оснований, агонии философии, исчерпания культуры. В авангарде всех этих смертей можно лишь молчать, чтобы по крайней мере не упустить их «феномен». Шутки в сторону, ничто не дает… такого же ощущения этого кризиса… как полное изменение философского климата при перемещении из одной страны в другую. Достаточно увидеть, чем становится философия в американской книге или американском университете, – невозможный перевод, эксцентричность тем, смещение зон интереса, значение преподавания и местных ценностей…[196]

      Деррида говорит, что ждет не дождется встречи с Альтюссером в квартире, которую тот наконец получил от Школы. Ему хотелось бы поговорить с ним о недавних событиях в Алжире, о восстании в Будапеште и об их отголосках в Париже. Также ему хотелось бы обсудить проект «небольшой безличной работы», на которой он в удачные моменты пытается сосредоточиться, а именно комментированного перевода «Начала геометрии», текста примерно на 30 страницах, уже упоминавшегося в предпоследней главе его диплома и являющегося, на его взгляд, одним из замечательнейших текстов Гуссерля. Но он не знает, будут ли у него права на публикацию, поскольку еще не получил ответа из Лувена.

      Возможно, такой проект мог бы стать отправной точкой для диссертации, которая должна стать следующим этапом его работы. Для выпускника Высшей нормальной школы это едва ли неожиданность, скорее уж способ «следовать за движением, которое можно считать чуть ли не естественным»[197]. В этой диссертации Деррида хотел бы разработать вопросы, особенно волнующие его: вопросы науки, феноменологии и письма. Впрочем, он уже наметил их еще до своего отъезда в Гарвард:

      Помню, что вскоре после экзаменов на звание агреже я был у Жана Ипполита и сказал ему: «Я хочу перевести „Начало геометрии“ и поработать над этим текстом», поскольку там было одно небольшое эллиптическое примечание о письме, об имеющейся у сообществ ученых потребности конституировать сообщаемые идеальные объекты на основе созерцания математических объектов. Гуссерль говорил, что только письмо могло наделить эти идеальные объекты их окончательной идеальностью, что только оно позволило бы им в каком-то смысле вступить в историю: их историчность возникала у них от письма. В то же время это примечание Гуссерля оставалось двусмысленным и неясным, поэтому я попытался задать такое понятие письма, которое бы позволило мне, с одной стороны, объяснить то, что делалось Гуссерлем, и в то же время поставить в случае необходимости вопросы перед феноменологией и феноменологическим интуиционизмом, а с другой стороны, выйти на вопрос, который меня по-прежнему интересовал, – вопрос литературной записи. Что такое запись? С какого момента и в каких условиях запись становится