– Иди в дом, Аришенька. Я сейчас с тетей поговорю и приду. Здравствуй, Пелагея! Давай со двора выйдем. Прошу тебя. Не надо, чтобы тебя видели. Пожалей деток своих. Ведь знают они, что погибла ты, что сгинула в лесу, от волков злых пострадала. Зачем же ранить их хочешь? Никитушку-то едва отходили.
– Как же ранить?! Разве это плохо, что мать их родная живой оказалась, спаслась чудесным образом.
– Да пойми ты, нельзя так сразу на них новость такую обрушить. Почем ты знаешь, как они это все примут?! Умом-то своим детским неокрепшим. Если и сказать, то потом, постепенно. Никто не виноват, что так получилась. Ни ты, ни мы с Арсением…
– Вы с Арсением, – эхом вторила я…
– Я смолоду Арсения любила, но никогда вам зла не желала и детей ваших всегда тоже любила. Я благодарна тебе, что разрешала мне видеться с ними. И мне не за что просить у тебя прощения. Сначала я только хотела помочь. А уж как панихиду отслужили по тебе.
– Отслужили по мне, – вновь эхом прошелестела я.
– Никто ведь и подумать не мог, что ты могла спастись. Арсений тебя долго ездил искать. Как умом не повредился тогда – не знаю. Не рушь ты нашу жизнь!
– Вашу жизнь, – опять вторила я.
– И детям не рушь! Все переменилось! Что люди-то скажут. Да и мне, куда теперь деваться?! И Арсению как теперь быть? Как ему решать-то? Похоронили мы тебя… И рады, что ты живая оказалась, и… Оставь ты нас теперь, Христа ради! А детям твоим я хорошей матерью буду. Об этом ты не тревожься.
– Мама, – опять раздался детский крик.
– Иду я, Аришенька, иду, – отозвалась Серафима, глядя на меня с мольбой и жалостью.
– Иди, Пелагея, прошу я тебя. Сейчас Никита уж проснется, слабенький он еще больно, Арсений с Илюшкой придут, не надо им тебя тут видеть! Не пугай, не береди мальчонку! Он тоже пережил тяжко исчезновение и лютую смерть твою.
– Значит, зря Яким меня спасал, лучше б меня волки загрызли…
Развернулась я и пошла восвояси, шатаясь, как пьяная. А потом, думаю, хоть издали поглядеть-то на них. Затаилась в кустах, а вон и они по тропинке идут. Сердце мое замерло, насилу сдержалась я, чтоб не выбежать из своего убежища, да не кинуться к сыночку моему дорогому. Подрос-то как, вытянулся, как деревце. А походит-то на меня. Прикрыла я рот ладошкой, чтобы крику не дать вырваться невзначай. Проводила взглядом, долго подняться-то не могла. Сначала по траве металась, крик свой звериный сдерживая, потом застыла, как каменная. А после уж пошла. Не помню, как дома родительского добралась. В светелку свою проскользнула. А внутри прямо огонь горит – так больно мне, так страшно, так горько. И опять в беспамятство я будто впала – не помню ничего – все металась в бреду да в горячке. Не ела, не пила. А как очнулась, смотрю – отец Митрофан, настоятель церкви нашей рядом со мной