– Вспоминаешь? – без тени иронии поинтересовалась она.
– Вспоминаю.
Я пошёл на кухню, поставил чайник и достал печенье из своих обширных запасов. Потом мы лежали в кровати и уговаривали рассыпчатое курабье, безбожно кроша на постель. Я курил и смотрел, как белый дымок, клубясь у потолка, медленно становится частью комнатного воздуха, растворяется в нём, истончаясь и полностью скрываясь из виду. Ничто не исчезает бесследно, – так говорят физики. Я бы с ними поспорил.
– Ты знаешь, как умирает прошлое? – спросил я её и долго ждал ответа. Но ответ не был нужен. Она прекрасно знала, что я всё равно расскажу. – Прошлое умирает страшно и мучительно. Как и люди. Бывают такие смерти, которые и смертью-то не назовёшь. Человек выпил чашечку горячего какао, лёг под одеяло, взбил себе подушку, чтобы было мягче. Может, посмотрел какую-нибудь передачу напоследок. И заснул. А потом просто не проснулся, хотя до этого механизм сбоев не давал. Это счастливейшая смерть, просто сказочная. И очень редкая. Обычно всё куда хуже. Человек заболевает, мучительно корчится от боли, и все его близкие осознают его скорый конец. Он и сам обо всём догадывается, но ищет в их поведении опровержение своим страхам. Первое время получает его сполна. Потом начинает замечать сочувствие и ужас, потом сам начинает жалеть себя и до одури бояться. И вот он уже изводит близких расспросами, жалобами, слезами. Об этом не принято говорить, но через какое-то время все вокруг уже готовы желать ему скорейшей смерти. Просто потому, что постоянно выносить утку и натужно улыбаться в лицо умирающему невозможно, слишком тяжело. Представь, что прошлое – это такой же больной, только очень трусливый и эгоистичный. Требует к себе внимания, кричит громко и страшно, изводит тебя, бьётся в агонии, а ты ничего, ничего не можешь поделать. Ты желаешь ему смерти, но врёшь, что всё вернётся, что будущему без него никуда. Хотя какое дело будущему до того, что давно прошло?
Я замолчал только тогда, когда почувствовал её ледяные слёзы на своей руке. Мне вдруг показалось, что они оставляют на мне ожоги, как сухой лёд. Хотелось что-то добавить, чтобы смягчить мой монолог, но уже ничего нельзя было сделать. Я сказал то, что должен был, и ничто на свете не могло бы теперь обвинить меня в том, что я умалчиваю, играю чужую роль.
Всю ночь я перебирал в голове воспоминания, как фотографии, пытался решить, насколько они ценные, и каждый снимок казался мне самым важным в моей жизни. Ничто из того, что я помню, не может быть отторгнуто. Я забрёл в тупик, в маленький уголок вселенной, в котором всегда тепло и ласково. Летние дожди, душистые яблоки, хоровод мошкары над рекой, с трудом прорывающейся сквозь иловые затоны, стрекочущие поля, по которым расхаживают важные комбайны, жгучая высоченная