А потом, попрощавшись с родными, купил билет на поезд до Москвы.
Приезд
Хорошо в вагоне. В поезде ты всегда немножко дома. На тебя снисходит осознание спокойного, добродушного превосходства над окружающим миром. Ты – избранный.
Ты знаешь свое будущее на много часов вперед, и настоящее уже не несет в себе той беспокойной неопределенности, что легко читается в глазах людей, беспорядочно движущихся в броуновском привокзальном хаосе.
Вот ты, в сто первый раз проверив деньги и документы, выходишь из мягкой тишины вагона на перрон поцеловать родных и окунуться в перронную лихорадку.
Ничего, у тебя теперь к ней иммунитет: ты находишься в бухте Определенности, посреди Океана Всяческой Суеты.
Ты – пассажир.
Прощание, слезы, поцелуи и торопливые напутствия, от которых, несмотря ни на что, тоскливо сжимается сердце: ты покидаешь дом.
Но прощальную тоску как рукой снимает, когда ты садишься у окна, включаешь музыку Рахманинова и едешь. Нет ничего более жизнеутверждающего, чем движение, особенно если это – движение в нужном тебе направлении.
Конечно, ты не можешь знать, чем кончится твое путешествие, ибо ничто не может противостоять Великой и Ужасной Необходимости, с одинаковой легкостью уничтожающей народы и разбивающей сердца, и даже сам Создатель с опаской смотрит на свое творение.
Никогда и ничто в этом мире не появится и не исчезнет без Необходимости на то. И лишь одна только Неизвестность до времени укрывает нас от ее недремлющего ока.
Я заснул, и мне приснился Кот.
Именно так, с большой буквы. Кот прижился у нас в доме, когда мне было восемь лет, и получал ночлег и еду за то, что ловил крыс и мышей: дед никого не кормил просто так.
Пришел больной, паршивый и умирающий Кот как-то вечером и лег на пороге – просто не дополз до входа. Вся голова кота была в крови, на месте левого глаза – гноящаяся рана. Псы подняли лай, но подходить близко почему-то не решались. Выйдя на шум и отогнав собак, дед поднял подыхающего кота на руки, коротко взглянул на рану и унес умирающее животное в дом.
Дед выхаживал его сам, и пока тот был слаб, старик поил его молоком из стеклянной пипетки, что-то приговаривая. Через пару недель Кот стал выходить на улицу, через месяц ушел из дома на ночь и к утру вернулся с огромной дохлой крысой в пасти. Увидев это, дед кивнул, и Кот заслужил свое место у домашнего очага.
Полностью зажив, пустая глазница перекосила всю усатую морду так, что и здоровый глаз вытянулся чуть не в щелку. Когда Кот выздоровел и стал весить с полсобаки, а шерсть его залоснилась, как бархат, его единственный узкий и желтый, как луна перед бурей, глаз видел, я уверен, ничуть не хуже, чем некоторые люди видят обоими. Кот никого на свете не любил, но деда любил, как может любить только кот: до первой разности в интересах. Меня он терпел и по-своему даже уважал, однажды не расцарапав мне ногу, когда я впотьмах наступил ему на хвост.
Наши дворовые псы – три матерые, злющие кавказские овчарки,