Словно видит насквозь, что там спрятал Господь.
Тут, бывало, посмотришь: полено и всё!
Он же нежно возьмёт, да погладит его;
Приглядится, да ножиком где ковырнёт;
Всё, что лишнее, снимет. И видишь потом,
Что в полене-то скрыты то плошка, то ковш.
И такой их резьбой разукрасит вокруг,
Что и в руки-то брать, да и есть-то из них
Уж не хочешь, а только любуешься всё…
– Да, Господь награждает умением тех,
Кого он полюбил… и кто любит его.
– А в Великом у нас был искусник один, –
Начал тут свой рассказ и Окимий монах. –
Куклы делал такие, что дивно смотреть.
Как живые. И вот, как-то сделал одну,
Что и ходит сама, и пищит, словно мышь.
Голосок-то тонюсенький, слов не понять,
Но как будто бы речь от неё-то идёт,
Вроде, как и ребёнок лопочет чего,
Вроде, как и мышонок чего-то пищит.
Федька Кукольник звали умельца того.
Ну и сдуру давай он людей-то пугать:
Я, мол, душу живую могу в неё вдуть.
Людям куклу покажет, нагнётся над ней
Да и дунет слегка; сам же – за рычажок
Незаметно и включит. И та вдруг пойдёт,
Да ещё запищит непонятно чего.
Много шуму наделала кукла тогда.
Уж молва полетела: нечистая, мол,
В этой кукле сидит, тянет дух из людей.
Ну, понятно, что Федьку и куклу его
Потащили к боярину. Федька и тут
Поначалу хотел свою шутку сыграть.
Ну, собрался народ, любопытно же всем.
Кукла – будто бы девочка, лет так пяти,
И глаза, как живые, и губки, и нос;
В длинном платье до пола, коса у неё
Настоящая. Косу-то Кукольник взял
У старухи одной за овёс и пшено.
Так он сам объяснял. Куклу выставил он.
И боярыня к ней подошла ближе всех,
Да всё хвалит её, но с опаской глядит,
Так как слышала слухов уж разных о ней.
Федька Кукольник куклу-то за рычажок
И включил незаметно. И та вдруг пошла
Да к боярыне прямо, да как запищит.
Ну, боярыня – в обморок! Няньки её
Разбежались в испуге. Боярин и сам
Оробел поначалу… Тут Федьку – в острог
Вместе с куклой. Да впредь чтоб народ не пугал,
Да не делал чтоб впредь непонятно чего,
Пальцы с правой руки повелели срубить.
Как уж Федька ни каялся, что пошутил,
Что души, мол, у куклы и нет, что она
На колёсиках лишь, на пружинках всего…
Всё же пальцы срубили… – Окимий вздохнул.
– Значит, не было Бога в искусстве его! –
Тихо старец Арсений сказал. – Для себя
Он старался, и всё – на потеху себе,
Да людей попугать. Вот за это и был
Он наказан. И, право, скажу – поделом!
– Кто же спорит… Уменье умению – рознь. –
Согласился Окимий. – Кому оно впрок,
А кому и без прока, и даже во вред…
– С Богом всё идёт