Он очнулся от дремоты, которая переходила в кошмар, и увидел перед собой рыжую волчицу. Она сидела на снегу, в каких-нибудь шести шагах, и нетерпеливо смотрела на него. Обе собаки скулили и рычали у его ног, но волчица не обращала на них никакого внимания. Она смотрела на человека, и некоторое время он тоже смотрел на нее.
В ней не было ничего свирепого. Скорее, в ее взгляде была страшная тоска, которая, он знал, говорила о таком же страшном голоде. Он был пища и возбуждал в ней лишь вкусовые ощущения. Ее пасть была раскрыта, оттуда текла слюна, и волчица облизывалась, предвкушая насыщение.
Безумный страх овладел Генри. Он быстро протянул руку за головней, чтобы бросить ее в зверя. Но прежде чем он успел схватить ее, волчица отпрыгнула в темноту, и он понял, что она когда-то привыкла к тому, что в нее бросали чем попало. Отпрыгнув, она огрызнулась и до корней оскалила белые клыки, а ее пристальный взгляд горел такой кровожадной злобой, что он содрогнулся. Держа головню, он невольно посмотрел на свою руку и заметил всю ловкость своих пальцев: их приспособляемость к неровной поверхности, их способность охватывать грубое дерево, чувствительность, с какою мизинец машинально отстранялся от горящего места; в то же время ему ясно представилось, как белые зубы волчицы раздробят и раздерут эти нежные пальцы. И никогда не любил он так свое тело, как теперь, когда увидел всю непрочность своего существования.
Всю ночь Генри отбивался горящими головнями от голодной стаи. Когда его одолевала дремота, визг и рычание собак будили его. Настало утро, но на этот раз свет не рассеял волков. Тщетно ждал человек, чтобы они ушли. Волки тесным кольцом расселись вокруг огня с дерзостью, от которой он содрогнулся.
Генри попытался отправиться в путь, но едва он вышел из-под защиты костра, как самый смелый волк бросился на него. Генри отпрянул назад и этим спас себя: челюсти зверя щелкнули в шести дюймах от его бедра. Тут уже вся стая ринулась к нему, и он с трудом отогнал их, бросая горящие ветви.
Даже днем не смел он оставить костер, чтобы нарубить дров. Огромная засохшая ель возвышалась в двадцати шагах. Он потратил полдня на то, чтобы протянуть свой костер до этого дерева, ежеминутно кидая горящие ветки в своих врагов. Добравшись до ели, он осмотрелся, чтобы свалить дерево к тому месту, где было больше сухого хвороста.
Следующая ночь была повторением предыдущей, за исключением того, что он уже не мог бороться