– Мальчик. Прелестный, нежный мальчик. Подойди же скорей, обними меня.
Я схватил мяч и попятился, но нога моя зацепилась за изогнутые корневища, укрытые снегом. Я завалился на спину, и тут моего лица коснулась легкая нить – прядка от паутины, прочная и клейкая, которая прилипла мне к волосам, а когда я попытался ее отбросить, она обвилась вокруг пальцев. Затем на меня упала еще одна, а за ней еще, уже тяжелее, как ячеи рыбацкой сети. Мутноватый свет поплыл меж деревьев, и взору открылось сонмище этих текучих волокон. Из затенения, где ждала серая тень, плыли прядь за прядью, так что фигура как будто растворялась, стремясь облечь меня. Я завозился и открыл рот, чтобы крикнуть, но нити теперь падали густо, опускаясь мне на язык и опутывая его так, что я не мог вытеснить ни слова. Между тем та тень подступала, и о ее приближении возвещали серебристые тенета, стягивающие меня при каждом моем движении.
Изо всех своих сил я толкнулся с земли, и тенета, волочась и цепляясь за корни, стали рваться, нехотя выпуская меня из своей хватки. Ветви царапали мне лицо, снег набивался в ботинки, а сам я что есть сил продирался сквозь деревья, не выпуская при этом мяч. И когда я вырывался, тот голос-шелест послышался снова:
– Мальчик, прелестный мальчик.
И я понял: оно желает меня и не успокоится, пока не изъелозит меня, алчно смакуя, своими губами.
Той ночью я не спал. Из памяти не шли тенета и тот голос из сумрака леса, и глаза мои отказывались смыкаться. Я ворочался с боку на бок, но заснуть никак не мог. Несмотря на холод снаружи, в комнате было невыносимо жарко, и я был вынужден скинуть с себя простыню и лежал на постели голый. Тем не менее сон меня все же сморил, потому что глаза мои отчего-то распахнулись, и ночной свет комнаты предстал передо мной иным, серовато-мерклым. По углам мглились тени – там, где их не должно было быть. Они двигались и легонько колыхались, хотя деревья снаружи стыли в своем зимнем сне, а занавески на окне висели неподвижно.
И тут я услышал его: тихий, как ночной шорох, голос, шуршащий подобно палой листве.
– Мальчик…
Я рывком поднял голову, и мои руки потянулись к простыне, чтобы прикрыться, но ее там не оказалось. Оглядевшись, я увидел, что она валяется под окном. Чего быть не могло: при всех своих ерзаньях я не мог закинуть ее так далеко.
– Мальчик. Подойди ко мне, мальчик.
В том углу, мне казалось, вырастал он. Вначале почти бесформенный, как старое истлевающее одеяло, на котором колыхались волоконца паутины. Лунный свет высвечивал складки увядшей морщинистой кожи, древней корой лохматящейся на тонких, как ветки, руках. По этим конечностям ветвился плющ и обвивал корявые пальцы, которые сейчас манили меня из тени. Там, где должно