Докладчик тут же сказал, что “Европа на протяжении последнего тысячелетия была централизованным государством” Он продолжал говорить, а я терпел. Докладчик, собственно развивал мысль, что оттого, что Россия и Европа имеют христианские ценности, они (Россия и Европа) должны объединиться.
Наконец, он сказал, что «христианские ценности сформулированы в двенадцати заповедях». Это меня очень взволновало, потому что я как-то уже потерпел поражение с либеральными и демократическими ценностями. Теперь, подумал я, можно отыграться на христианских, что идут прямо ко мне в руки. Поэтому и я решил уточнить short list. Я честно спросил докладчика – каковы эти ценности.
Докладчик посмотрел на меня, как на лоха. Он посмотрел на меня, как на последнего лоха.
– Христианские ценности сформулированы в двенадцати заповедях Моисея, – сказал он.
Вот это было круто. Я понял, что для лохов у Моисея было десять заповедей, а ещё две – для правильных пацанов. Вместе с барабаном, да.
Тут я набрался мужества и попросил перечислить.
Докладчик перечислил.
Я понял, что не узнал в этом изложении ни одной. Это всё были другие заповеди.
Они были вообще другие, и я не мог запомнить ни одной. Не про меня была эта честь, я был помечен как шельма.
Оставалось стать в переходе со скрипочкой».
Он говорит: «Время идёт, а я не стал тем, и не стал этим. Миноносец под моим командованием не войдёт в нейтральные воды – из своих не выйдет. Помнишь, кто сказал? Нет? А я вот много помню всего ненужного. К примеру, дождь в горах зимой. И ещё помню, как был Гулливером. Но обо всём по порядку.
Дожди в горах совсем не то, что дожди в городе. Ты ближе к небу, и иногда видишь облака внизу.
Дождь не капает, капли не успевают разогнаться, покидая тучу. Этот горный дождь окружает тебя – справа и слева, он заходит снизу, всё мешается – пот и вода.
Однажды дождь шёл весь день, и весь день нужно было идти по скользким камням. Вода смыла снег, проникла всюду, а, главное, быстро намочила спину И это было очень хорошо, потому что самое главное – перестать чувствовать отдельные капли.
Но к вечеру, вернее, к сумеркам похолодало. Огня не разведёшь, и каждая веточка была в аккуратном чехольчике изо льда. Угрюмо было и сыро, будто внутри кадра из старой хроники, где мёрзнут американские солдаты в Арденнском лесу.
Мы, мальчики, устраивались в сырых норах, и на всё это падал, кружась, горный снег. Небо было неотличимо от склона, а чёрная нитка от белой.
Я по привычке выпростал руки наружу и заснул. Проснулся я оттого, что не мог повернуться. Легонько повёл руками, и почувствовал, что стал похож на Гулливера, попавшегося в плен к лилипутам. Это сравнение пришло позже, через несколько лет, а тогда я был просто