Потом были другие вагоны, другие лица, фигуры, сексуальные ориентации, и пришел Аристарх в себя уже под утро следующего дня, весь измочаленный и выжатый досуха. Альбина куда-то пропала, да они, по правде, и не нужны были уже друг другу, так как получили все, что хотели, и даже больше. Аристарху смутно помнилось, что, кажется, за сутки количество эякуляций у него-таки перевалило за девять, что считалось уже почти патологией, но Аристарху было наплевать, настолько он чувствовал себя опустошенным и счастливым.
Только где-то в глубине души занозило сожаление, что до следующего Дня полной свободы еще целый год…
4/10 ТРУД УЧЕНОГО
Пляшущие языки пламени бросали ежесекундно меняющиеся отблески на медвежью шкуру перед камином и стоящее на нем кресло с сидящим человеком, порой блики достигали и стен, зажигая красноватые огоньки в глазах животных голов, приколоченных к бревенчатым рядам. Человек, сидящий у огня, был необычайно крупен и уже немолод, на первый взгляд ему можно было дать лет пятьдесят-пятьдесят пять, но ни тени старческой обрюзглости, расплывчатости не наблюдалось в его мощном большом теле. Казалось, тот зверь, на шкуре которого восседал в кресле мужчина, приходился ему не такой уж дальней родней. И в самом деле, в наклоне головы, в том, как тяжеловесно и основательно его руки лежали на коленях, во всей его позе чувствовалась мощная животная сила, неторопливая и величественная в своей уверенности царя русских лесов.
Неслышно и тихо в стене за спиной человека раскрылась дверь, бросив на пол перед собой прямоугольник яркого электрического света, в проем несмело сунулась белобрысая голова молодого человека.
– Григорий Ефимович, можно вводить? – тихо, почти шепотом, спросил он.
Не оборачиваясь и не меняя позы и выражения лица – только чуть двинулась борода – сидящий ответил низким, увесистым голосом:
– Вводите.
Дверь затворилась, и опять на комнату опустилась тишина. Казалось, больше так ничего и не произойдет, и сумрачная неподвижность комнаты, изредка озаряемая светом камина – это навсегда, навечно. Однако вскоре, все так же неслышно, дверь отворилась, и в комнату кто-то прошмыгнул, сразу же закрыв дверь обратно и прислонившись к ней спиной. Послышалось взволнованное учащенное дыхание пришедшего – ему не удавалось справиться со своим волнением. Какое-то время никто не двигался, но наконец у человека в кресле опять зашевелилась борода, и комната наполнилась низким, каким-то органным, вызывающим мысли о религии и возвышенности, голосом. Но смысл того, что говорил Григорий Ефимович, никак не складывался с впечатлением от того, как он говорил. Неторопливо, тихо и по-отечески звучал голос, достигая каждого угла комнаты:
– Ты, Настюха, сучка последняя, кобелей тебе не хватает, но это твое бл… дство не грех,