А когда он видел своего Ангела, тот спрашивал его:
– У тебя есть стихи, разве этого недостаточно?
И вечный противник его отвечал на тот же безмолвный вопрос:
– Пред гением судьбы пора смириться, сер
Ему не суждено было стать Фаустом, или Донжуаном, или Гамлетом, все они были слишком земными и, в сущности, ничтожными созданиями. А он никогда ни у кого, ни о чем не просил. Боги не просят, и ангелы не просят. Это к ним обращаются с молитвами и мольбами. И обращались, все время, на каждом шагу. Первая поэтесса, влюбленная в него с первого до последнего мгновения своей жизни оставалась богомолкой, и та, которая никому не подчинялась, и не решилась приблизиться, молилась:
Плачьте о мертвом ангеле, – призывала она, и рыдала вся страна, все, кто мог в те августовские дни понять, кем для них был тот, который ушел, едва переступив свой сорокалетний рубеж.
Они молились, но в жизни его не было любви, и он расставался с ними безжалостно.
– Ты уйдешь, – говорил ему бес, но и через много лет после ухода, каждая девица, которая хоть что-то смыслит в поэзии, будет мечтать о том, чтобы провести с тобой ночь.
– Это должно меня радовать?
– Как хочешь, но так будет, никто из предшественников не мог и мечтать о таком.
А он меньше всего мечтал о ночах с женщинами – ночь предназначена, для старинного дела – поэзии, после того, как лихо прокатишься на рысаках с самой обаятельной, и возникнет признание:
Нет, я не первую ласкаю,
И в четкой строгости свой,
Уже в покорность не играю,
И царств не требую у ней.
Они были, конечно, но они растворялись в той самой метели, оставляя след на страницах его творений, но не заснеженной душе.
– Почему все так? – спрашивал он у того, кто должен был знать ответы на все вопросы.
– А ты не забыл, что сделал два дела когда-то, убил дракона и сложил из льдинок слово «вечность». Он не забыл этого, хотя и хотел забыть. Но как это сделать, если потом этому и была посвящена вся оставшаяся жизнь, и не было, и не могло быть никакой другой.
– Я не умру никогда? – спрашивал Поэт.
– Я не сказал этого, но останутся стихи, и страсть, и любовь, да- да, тот, кто не умел любить так смог рассказать об этом чувстве, что даже старый бес прослезился, и захотел понять, что это такое.
Он понимал и любил юмор, но на этот раз даже и не улыбнулся, потому что все было так важно, так серьезно, как никогда прежде не бывало.
И бес решил, что пока не стоит шутить, он сделает это потом, когда его настроение станет другим.
А потом он показал ему Париж, который выплыл из старинного зеркала.
– Что это?
– Париж, тебя там нет, не ищи,