Мы с Лиз взяли маски, ласты и пошли купаться в маленькую искусственную гавань, отгороженную бетонной стенкой волнолома от диких громадных, похожих на дитенышей цунами, океанических волн, набегавших на окруженную коралловыми рифами атолловую отмель, – но исподволь гаснувших еще на далеких подступах к райской лагуне.
Мы в масках и в ластах с дыхательными трубками легли в воду и поплыли рядом, мгновенно утратив свою телесность и превратившись в два кишащих световыми змейками метафизических фантома. Между нами и Тем, Кто зажигает солнца во Вселенной, ничего не было, и мы оказались перед Ним, хотя лица наши были опущены в воду и тела вытянуты горизонтально. Под нами разворачивался шикарный подводный вернисаж авангардистской живописи, на котором все представленные картины были совершенны – все до одной. Гармония линий и цвета в каждом отдельном случае была полной, будь то живопись на рыбе Simplizitas, на морских бабочках, на медузах венецианских, полосатых китайцах, написанных в одно касание акварельной кисти. Автор всех этих неисчислимых шедевров был Един, и Он предстал перед нами во всей красе, силе и художнической славе.
Мы с Элизабет Ричмонд плыли по лагуне, выставив над гладким бирюзовым зеркалом атолла свои белые голые зады и лохматые затылки, над которыми торчали сипящие от наших взволнованных восклицаний дыхательные трубки. Мы восклицали осанну, словно глядя прямо в Лицо Тому, имени которого не было и не могло быть, – мы просили в своих подводных молитвах даровать и нам, двум световым червячкам, той веселой радости, с которою Он взмахивал кистью, раскрашивая каждую рыбу, рыбешечку и рыбину, всех этих чудаков членистоногих, лангустов, крабиков, крабов и крабанов. Он посадил миллион световых бликов на подвижную эластичную тучу из мелких солнечных зайчиков, кружившихся под самым носом змеерылой мурены, у которой в мыслях было что-то недобро-ехидное по отношению ко всему вокруг, что отражало или же испускало свет. Поэтому мурена, высунув из кораллового грота полголовы, всматривалась в нас с Элизабет сквозь световой вихрь крутящихся рыбок, каждую из которых в многотысячной стайке звали по имени Исидоро. И когда сверкающий косяк этих Исидоро пошел мимо моего носа, я заметил, что один из них, похожий на ложку выплеснутой ртути, стреканул возле моих глаз куда-то вверх – и затем сразу вниз, – при этом Исидоро заглянул в мои глаза своим глазом и, клянусь камешком Лео, утерянным в золотом веке, даже дружбански подмигнул мне, намекая на то, что возлежавшая в пещере мурена есть самая настоящая дурра и сучка, которой никогда ни за что не поймать и не съесть ни одного солнечного зайчика Исидоро.
Конечно, Тот, Кто с такой модернистской увлеченностью расписывал ярчайшими водостойкими