Монашки быстро подбежали к дьяку Лаврентию, и повели его в соседний терем.
Отец Павел тут же низко поклонился митрополиту: – И вам, Высокопреосвященнейший Владыко, у нас хоромы готовы самые лучшие. Сам провожу вас.
Митрополит Филипп кивнул, недовольно посмотрев вслед дьяку Лаврентию.
В это время в большой келье схимницы Серафимы продолжали гореть свечи. Пахло ладаном, мятой и эвкалиптом, и тяжёлым духом больного человека. Несмотря на солнечный день, в келье стоял полумрак.
На широкой смятой постели, раскинув руки и ноги в разные стороны, лежала горой, тяжело дыша, сама схимница Серафима. В беспамятстве она громко стонала и мотала головой из стороны в сторону. Сухими губами она периодически что-то шептала, и тогда сидевшая рядом келейница Ефросинья склонялась над ней, пытаясь разобрать, что она там шепчет.
– Вот опять, – развела она руками, обращаясь к сидевшему за широким деревянным столом помощнику дьяка Лаврентия – дьячку Николаю. – Опять бормочет, дескать «позовите его да позовите его». А кого позвать-то?! Никак не говорит.
– Да как же с ней такое приключилось? – хмуро глянул на неё тот.
– Так она же сама поехала за тем скоморохом. А я ей говорила, мол, зачем ты, матушка, сама-то поедешь? На то при монастыре есть посыльные. Опять же ей после того, как она увидела наших мёртвых послушниц в кладовой, сразу нехорошо стало.
– Ну, и зачем она поехала сама? – торопливо записывал за ней в толстую тетрадь помощник дьяка Лаврентия.
В этот момент в коридоре послышались быстрые, лёгкие шаги, и в проёме двери показалась худая мужская фигура в богатом кафтане. Мужчина пригнулся и шагнул в келью.
– Ох, дьяк Лаврентий! – соскочила с кровати келейница Ефросинья и поспешила припасть сухими, тонкими губами к костлявой руке дьяка.
– Ну, будет, будет, – недовольно отмахнулся от неё тот и пристально посмотрел на лежавшую на постели схимницу Серафиму. – Удар у неё, однако, похоже, случился. Все под богом ходим, – торопливо перекрестился он.
– Мы тоже так подумали, батюшка, – покорно отошла в сторону схимница Ефросинья, крестясь вслед за ним.
– Я-то сюда спешил, думал, что она хоть что-то сможет рассказать мне. Ан нет. Вижу, что толку сейчас от неё ни на грош, – раздосадовано покачал он головой. – Лучше бы остался себе в хоромах. Так и что – в себя ни разу и не приходила?
– Нет, батюшка, ни разу, – суетливо стала подправлять одеяло на больной келейница Ефросинья. – Только и бормочет одно: «Позовите его, да позовите его» А кого звать-то и не называет.
– А как удар-то с ней приключился? – поднял на неё сумрачный взгляд дьяк Лаврентий.
– А при мне и приключился, батюшка. Скоморох-то этот отказал ей. Вот у неё удар и приключился. Она же, матушка моя, вся испереживалась, что прознают в народе про эти убийства и перестанет народ в монастырь