Вопрос был прям, как ружейный ствол, и Кеша спасовал перед его откровенностью:
– Что ж, выходит, и посоветовать нельзя?
– Почему ж, посоветовать всегда можно. А сердце попусту не береди. Не надо, Кеша, прошу. Тебе уезжать. Мне оставаться.
– Не в армию уезжаю. Вот приеду на октябрьские и принесу из леса рябину. И вообще… Чего языком-то зазря трепать.
Не обманывал Кеша, обещая приехать на Октябрьские праздники, и вот тогда-то… Что именно скажет он в следующий приезд, Кеша не представлял, потому и оттяжку на два месяца взял. Вроде как испытательный срок для себя наметил.
В этот приезд Кочелабова мать вела себя странно – судя по обиженно сжатым губам, по докучливым взглядам знала, к кому ходил Кеша, но молчала, словно дала зарок не вмешиваться больше в судьбу сына. Только когда он уже собрал в рюкзак нехитрые свои пожитки, не утерпела, спросив:
– Подженился что ль?
– Наболтают еще и не это. А ты слушай.
– Сама не слепая. Вижу, как глазами-то засверкал… Женит она тебя, помяни мое слово. У Дежневых порода хваткая.
– А хоть бы и женюсь на ней, так что?
– А то самое. Дите-то чужое. И сама сладкой жизни попробовала. Может ты уж и не второй.
– Вот-вот! – враз ожесточился Кочелабов. Опять начинается. Может быть, а может не быть. Какая там сладкая жизнь, когда училась она, а вечерами уборщицей подрабатывала, чужие плевки подтирала.
– Э-э, дурное дело нехитрое. Время всегда найдется.
– Ох и горазда ты, мать, на всякие такие штучки. А после опять скажешь – бабы нашептали.
– Да живи как знаешь, коль мать тебе не указ! Коли девок для тебя не осталось – живи с брошенкой.
Распаленный перебранкой, не попрощавшись, а лишь махнув матери рукой, Кочелабов вышел из дома с твердым намерением зайти перед отъездом к Августе и сказать ей с порога, что если согласна выйти за него замуж, пусть ждет до Октябрьских, он своему слову верен. Но пока шагал Кочелабов по берегу, увязая в песке, настигла его дедовская, веками нажитая осмотрительность, зашептала на ухо: «Погоди, чего гоношишь-то, куда понужаешь? Оглядись!» Да и пароход уже гукнул за мысом – долго, раскатисто донеслось по тихой воде.
Стоя на скользкой, испятнанной мазутом корме, откуда все дробнее гляделись присевшие за огородами дома Степановки, Кочелабов как бы заново измерял ногами пустынный берег и удивлялся, какая нелегкая понесла его через весь поселок не тротуарами, а по вязкому песку. Как будто нарочно так пошел, чтобы поостыла голова, а вроде б и мысли такой не возникало.
«Была бы шея, хомут найдется, – вспомнилась любимая присказка отца. – И то верно», – утешил сам себя Кочелабов.
В сентябре от той уверенности, с которой Кеша намерен был доказать матери свою самостоятельность, осталось едва-едва. Как-то ночью приснилось ему, будто вышел он спозаранку в свой огород, а там ватага голопузых, мал мала меньше. Морковку таскают, да так увлеклись,